Читать интересную книгу 100 сказок народов мира - Коллектив авторов

– Я знаю. Молчи. Теперь можно спать спокойно. Твоим людям, твоим благородным парсам есть занятие. Им дана игрушка.

И боги заснули.

В первый раз заснули все боги со дня мироздания. Среди ночи проснулся Брама, прислушался. Каждый мир, звеня в эфире, пел свою песню. И все эти песни сливались в дивную гармонию. Но лучшая изо всех песен неслась с земли. Изумленный, тихонько по облакам спустился с неба Брама и приблизился к земле. От земли неслось благоуханье. И на благоухающей земле не спали люди. При свете костров они горячо говорили, глаза их горели. И скуки больше не было на земле.

– Кто может спать? – говорил один парс. – Кто может спать, когда вот там, в кустах, несчастные парии душат друг друга?

И все повторяли как эхо:

– Кто может спать?

– Бедные парии! – воскликнула одна женщина. – Что я могу сделать для них? Скажите мне, научите только! И я сделаю все! Все!

И слезы блистали на ее глазах, и видно было, что она говорит правду.

– Если б я мог разрезать свое тело на части и утолить голод париев! – восклицал юноша. – Я сделал бы это. Скажите, это поможет? Я готов.

И слезы блистали на глазах его, и видно было, что он говорит правду.

И от их порывов, как дивные струны, чудными звуками дрожали их души.

И каждый этот звук родил отклик в душе Брамы. И как арфа звенела и пела песнь душа Брамы.

– Моя душа полна теперь любовью!

– Моя душа полна состраданья!

– О, великодушие! Может ли что быть лучше тебя!

Так восклицали все.

И глаза их сверкали слезами, и видно было, что они говорят правду.

– У меня десять прекрасных запястьев! Вот одно! Пусть кто-нибудь из париев украсит себя, все-таки это скрасит ужас его наготы!..

– У меня всего два ожерелья. Но вот одно, – кто даст за него десяток кокосовых орехов? Пусть едят парии!

Толпа молодых девушек сидела отдельно с глазами, полными слез:

– Что можем мы сделать для несчастных париев? У нас нет еще мужей, а потому нет ни запястий, ни ожерельев. Что умеем мы, выросшие в счастье, без забот? Петь и плясать!

И одна из них воскликнула:

– Есть люди, которые любят смотреть хорошие пляски и слушать хорошие песни. Идем! Мы будем петь и плясать для них, а они пусть за это дадут бананов, хлебных плодов, кокосовых орехов!

И они радостно пели и плясали, чтоб накормить париев. И кричали:

– Идите смотреть наши пляски! Идите слушать наше пение! Самые лучшие песни! Самые красивые пляски! Самые искусные певцы и певицы! В пользу париев! В пользу париев!

И над скучавшей когда-то землей звенели песни, гремел топот плясок.

И сердца вспыхивали вдохновением.

Этот говорил прекрасные речи, которые вызывали святые слезы на глаза слушателей. Тот слагал вдохновенную песнь.

Так родилась на свете поэзия, милосердие, так родилась любовь.

И чем сильнее выли парии, тем сильнее раздавались голоса в честь них, тем звонче и восторженнее звенели песни, тем громче раздавался мерный топот пляшущих, чтоб утолить голод париев.

– Остановитесь! Остановитесь! – раздался голос в ночной тишине. Человек, который идет к нам от париев!

И из тьмы на яркий свет пред толпою вышел самый вдохновенный из певцов.

Он был у париев, видел их, знает о них. Он запел. Он пел:

– Природа нарочно одела кокосовые орехи твердою скорлупой, чтоб, падая, эти орехи разбивали головы париям. То, что несет вам пищу, им несет смерть! Природа снабдила даже розы шипами, чтоб колоть им руки. Природа разослала по траве гадов, змей, скорпионов, – чтоб жалили и не давали заснуть в траве парию. В отчаяньи от голода, в безумии от бессонных ночей они душат друг друга.

И вся толпа восклицала:

– Как верно! Как сильно! Как хорошо он поет!

И схватили певшего скорбную песнь вдохновенного певца на руки, и прекраснейшие из девушек надели на голову его венок из лучших цветов.

И все сердца бились милосердием, великодушием, любовью. И с радостью слушал эти струны сердца Брама. Но с радостью смотрел и черный Шиву. А Вишну воскликнул, глядя на все с лазурного неба:

– Стоило создавать мир!

ЛЕГЕНДА ОБ ИЗОБРЕТЕНИИ ПОРОХА[40]

Обитель спит.

Свет брезжится только в келье отца Бертольда. Отец Бертольд всегда работает по ночам. Часто утренний свет застает его за колбами и ретортами, погруженным в его обычные, странные, таинственные занятия.

Тогда отец Бертольд осеняет себя знамением и идет весь день молиться, чтобы с вечера снова приняться за свои диковинные инструменты, довольствуясь всего двумя-тремя часами отдыха для грешной плоти. День – молитве, ночь – труду. Отец Бертольд убил свою плоть.

С виду – это иссохший аскет, обтянутый сухой кожей. Мертвец, которому чуждо все житейское. Только глаза живут, горят, светятся каким-то фанатическим огнем, который сжигает мозг отца Бертольда.

– Он – или великий грешник, или великий праведник! – решили в монастыре, и даже отец настоятель не допытывается, какими таинственными работами занят по ночам монах Бертольд.

Он только спросил:

– Клонятся ли твои труды, сын мой, к прославлению нашей великой церкви?

– О, да! – отвечал монах, и в глазах его еще ярче вспыхнул фанатический огонь. – Если бог поможет мне окончить мои труды, счастье и мир воцарятся среди людей, они предадутся единому богу и враг святой церкви будет сокрушен навеки!

– Да благословит господь труды твои и да укрепит тебя в вере твоей! – сказал ему отец настоятель.

– Аминь! – ответил монах, и голос его прозвучал такой искренней, горячей, твердой верой, что для настоятеля не осталось никакого сомнения: отец Бертольд, действительно, занят делом, угодным богу и полезным святой церкви.

С тех пор отец Бертольд беспрепятственно работает по ночам.

Но сегодня он не занят своими колбами и ретортами. С горящими глазами он стоит около высокого, стрельчатого окна, приложив свой пылающий лоб к железной решетке, – одной из решеток, которыми обитель ограждается от грешного мира.

Отец Бертольд смотрит на темное небо, усеянное звездами, на долину, потонувшую во мраке, на заснувший город, который виден с монастырской горы.

И в душе отца Бертольда живет та же смутная тревога, которая вот уже несколько дней не дает ему ни молиться, ни работать.

Это дьявол искушает его и вселяет в сердце смутную тревогу, сеет сомненье, чтобы помешать отцу Бертольду в его великом и святом деле. С этой смутной тревогой в душе отец Бертольд не может приняться за свое великое дело, – изобретение искусственного золота.

Да, это «сотрет голову змия», лишит дьявола его оружия, которым он завоевывает мир и борется со святой церковью.

Эти крупинки, блеском которых дьявол ослепляет разум людей, будут тогда делаться в мастерских простыми мастерами.

И золото будет цениться не выше, чем глина. Оно перестанет быть редкостью. Человечество будет иметь его когда угодно и сколько угодно, в изобилии, в избытке. Оно перестанет владеть миром.

Богачи сразу перестанут быть богатыми, равенство воцарится между людьми. Не для чего будет изнурять себя тяжкой работой, нечего будет добиваться, не из-за чего бороться, ненавидеть, нечему завидовать, все люди превратятся в братьев и будут служить единому богу, и больше никому.

Потому что люди существуют для добра, и только дьявол опутал их своими золотыми сетями.

Но почему же сомненье в этом вкрадывается в душу отца Бертольда?

Сомненье, которое мешает отцу Бертольду продолжать его великое дело избавления мира от власти дьявола? Его великое дело подвигается вперед.

В горниле блестят уже маленькие золотые пылинки. Это еще не золото. Но это первообраз, зародыш золота. У них уже много общего с проклятым металлом. Еще усилие, – и пылинки превратятся в настоящее золото.

Золото, которое каждый может приготовить для себя в том количестве, в каком пожелает! Власти дьявола наступит конец.

И в эти-то минуты, когда отцу Бертольду особенно нужна вся его вера, – сомненье закрадывается в душу. Волк пожирает ягненка, паук пожирает муху, – человек пожирает человека.

И старая формула «homo homini lupus», – как свинцом давит мозг. «Человек человеку волк».

На лицах богомольцев, приходящих в обитель, лицах, изборожденных морщинами, свидетелями борьбы, – он читает эту злобу и ненависть, и взаимное ожесточение, которые царят там, в мире.

Разве Каин убил Авеля[41] не тогда, когда люди еще не знали проклятого и презренного металла?

И даже в книгах Священного писания отец Бертольд читает о людской злобе, ненависти, ожесточении.

– Миром правят злоба и ненависть, и наша святая церковь лишь старается привить людям добро и любовь, – приучить коршуна питаться зерном пшеницы и волка – травой.

И даже, – страшно подумать, – от костров святейшей инквизиции на Бертольда дышит тем же огнем злобы и ненависти, – и дым костров кажется ему дымом ненависти, которая расстилается по земле. Какие мысли! О, боже!