Читать интересную книгу Банда 5 - Виктор Пронин

— Мелочь, — ответил Афганец, как бы не придавая значения направленному на него пистолету.

— Сколько?

— Пять тысяч.

— Пять?! — удивился Вобла. — А почему мне только три?

— Спроси у Петровича. — Афганец передернул плечами.

— Где деньги?

— Здесь. — Афганец неопределенно махнул рукой не то в сторону чердака, не то в сторону сада. На пистолет он не смотрел, как бы и не догадываясь, что он должен в конце концов выстрелить. Лишь когда Вобла заговорил о деньгах, Афганец понял, почему тот не стрелял раньше, почему позволил ему спуститься с чердака.

Деньги — вот в чем было дело.

Всем участникам ночного набега Петрович дал по три тысячи долларов, но что-то заставило Афганца сказать, что он получил пять тысяч. И по тому, как от обиды вскинулся Вобла, понял, что поступил правильно.

— Где здесь?

— В доме, где же еще... У меня нет другого места.

— Где в доме?

— Ну... Спрятал... А в чем дело?

— Давай их сюда.

— Не понял! — Афганец уже знал, как поступить, по секундам знал, что нужно делать, что произойдет после первого же его движения. И чем все закончится, тоже знал.

— Тебе они больше не понадобятся.

— Почему?

— Потому что тебе скоро ничего не понадобится.

Афганец чувствовал, что сейчас противника нужно озадачить, удивить, обидеть — что угодно, и тогда его палец на курке на какую-то долю секунды будет парализован. Да, палец тоже будет озадачен и замрет на короткое время, но этого будет достаточно. Афганцу не потребуется больше половинки секунды.

— Хорошо, я отдам тебе деньги, но с одним условием.

— Какое еще условие? — даже сейчас Вобла не мог отказаться от пренебрежения.

— Ты напишешь мне расписку в получении денег, — спокойно проговорил Афганец.

— Что?!

Вот этого возгласа он и добивался.

Дальнейшее действительно произошло в течение двух-трех секунд. Заранее положив руки на край стола, Афганец резко подбросил его вверх, опрокинул на Воблу, и раздавшийся выстрел нисколько его не смутил, он знал, что это пустой выстрел, в потолок. И следующий тоже не может быть прицельным, потому что опрокинутый навзничь Вобла будет стараться прежде всего встать, а это тоже ошибка, он должен лежать, и единственное, что ему следует сделать, — сбросить с себя стол. Но на это нужно время, хотя бы несколько секунд нужно, чтобы осмыслить происшедшее, а этих секунд Афганец ему не дал. Одним движением руки он отбросил занавеску у двери и взял стоявшие там вилы. А едва из-за стола показался незащищенный живот Воблы, он всадил в этот живот все четыре острия до самого основания.

От страшной боли Вобла опрокинулся на спину, из-за стола показалась его правая рука с зажатым в ней пистолетом. Афганец, не раздумывая, выдернул вилы их живота и пригвоздил ими руку Воблы к полу. Едва пистолет выпал из ослабевших пальцев, Афганец тут же его подобрал и сунул за пояс, но сзади, на спине.

— Так ты будешь писать расписку?

Он мог уже и не задавать этого вопроса — лицо Воблы серело прямо на глазах, обесцветились губы, запрокинулась голова. Свободной рукой он пытался обхватить живот, остановить кровь, но ладонь скользила беспомощно и обреченно.

— Зачем... Зачем?... — хрипел Вобла.

— Зачем в живот? — переспросил Афганец с интересом. — Чтоб дольше подыхал. Полчаса тебе еще маяться, а может, и весь час... — Не обращая внимания на хрипы и стоны Воблы, Афганец обшарил его карманы, вытащил документы, кошелек, какие-то удостоверения в пластмассовых пленках и наконец нашел ключи от машины. — Все это тебе уже не пригодится, — повторил он слова Воблы.

— "Скорую"... Вызови «скорую»... — стонал в полузабытьи Вобла. — Я заплачу...

— Ну ты даешь, — усмехнулся Афганец.

Дальнейшие его действия были размеренны и даже неторопливы. Взяв Воблу за ноги, за живые еще, подрагивающие ноги, он оттащил его в сторону, к двери. Опрокинутый на спину Вобла упал так неудачно, что закрыл телом лаз в погреб, и Афганец, оттаскивая его в сторону, освобождал крышку. Откинув ее, он выволок из подвала лестницу. Заглянул внутрь. На самом дне поблескивали стеклянные банки с соленьями и вареньями — видимо, соседи надарили. Афганец подтащил Воблу к лазу и, не колеблясь, столкнул вниз. Прислушался — звона битого стекла не услышал. Он боялся нанести урон хозяйству Петровича, но, убедившись, что припасы остались целы, с легкой душой опустил крышку на место.

Как ни странно, крови на полу осталось совсем немного, и Афганец, взяв в прихожей ведро с водой, окатил сразу весь пол. Вода тут же сквозь щели протекла вниз, смыв пятна вобликовской крови. Взяв вилы, Афганец поставил их за занавеску. Потом так же неторопливо достал с чердака вторые вилы и отнес к туалету — Петрович в случае нужды мог на них понадеяться. И острую, как бритва, лопату он отнес туда, где она и стояла, в угол между верандой и домом.

Афганец знал, что раны, которые он нанес Вобле, в общем-то не смертельны, но при одном условии — тот должен немедленно оказаться на столе хирурга. Видимо, знал это и Вобла, когда просил Афганца вызвать «скорую помощь». Он понимал, что оставленный без помощи, умрет в течение часа.

Да, через час его уже не спасти.

Собравшись уходить, Афганец внимательно осмотрел кухню и комнату. Вроде все, что можно, сделал, явных следов не оставил. Прежде чем выйти, прислушался. Снизу, из погреба, доносилось слабое не то постанывание, не то поскребывание.

— Подыхать ты, Вобла, будешь еще долго... И заслуженно. Оборотни так и должны подыхать, чтобы успеть осознать собственную подлость. Нехорошо, Вобла, идти против своих, это я знаю точно. Есть законы жизни, и нарушать их никому не позволено.

Все это Афганец проговорил медленно, негромко, самому себе, как бы оправдываясь за содеянное.

Приподняв доску у самой стены, он взял небольшой пакет с долларами и сунул его во внутренний карман куртки.

— Теперь, кажется, все...

Осторожно выйдя из дома, постоял на крыльце, прислушиваясь, потом накинул щеколду, просунул в нее заржавевшее ушко замка и вышел за калитку.

Машина Воблы стояла тут же, рядом. Это была «шестерка» песочного цвета, полная «шестерка», едва ли не лучшая модель из всего семейства «жигулей». Афганец открыл переднюю дверцу, постоял перед тем, как сесть, оглянулся по сторонам. Дачная улочка была пуста. Лишь в сотне метров у чьих-то ворот стоял «жигуленок». Но за рулем Афганец никого не увидел.

Вставив ключ в замок зажигания, он осторожно повернул его, мотор заработал тут же, через секунду. В хорошем состоянии была машина Воблы, она и должна быть в хорошем состоянии. Афганец осторожно тронул машину с места. Стараясь двигаться медленно, не привлекая к себе внимания, выехал к тупику трамвая, описал круг и направился по трассе в сторону от города. Цель его была простой и очевидной — как можно быстрее, как можно дальше уехать из города, в котором его мог узнать каждый прохожий. А добраться ему надо до теплого города Ашхабада, где остались у него надежные друзья, немало пережившие с ним в горах и пустынях Афганистана... И денег у него было достаточно, чтобы несколько лет лежать на дне, кушать дыни, пить зеленый чай, жмуриться от яркого туркменского солнца и чувствовать, как тонкая струйка пота стекает между лопатками...

Он бросил беглый взгляд на приборы — бензина было больше половины бака — можно покинуть пределы области, ни разу не останавливаясь на заправку.

«Только спокойно, только спокойно», — твердил себе Афганец. Шестьдесят километров в час, не больше, в крайнем случае восемьдесят. Чтобы ни у одного гаишника не возникло желания остановить его, заглянуть в документы, всмотреться в фотографию Воблы на правах.

* * *

Пафнутьев пребывал в том нечастом состоянии духа, когда он мог себе позволить легкую усталость, этакую замедленность в движениях, мог отвлечься и порассуждать о том, что, хотя лето было долгим и жарким, все равно скоро осень и первые желтые листья на тротуарах напоминают об этом все чаще. Мог позвонить тому же Халандовскому или Фырнину и поинтересоваться самочувствием, без всякой задней мысли спросить — как, старик, поживаешь, все ли у тебя в порядке, не нуждаешься ли ты в дружеском участии, в общении нынешним вечером...

В такое вот блаженное состояние Пафнутьев впадал редко, но всегда охотно. Это случалось, когда расследование приближалось к концу, выходило из болотной трясины на твердую почву, по которой можно было идти в полной уверенности, что тебя ждут удивительные находки, приятные неожиданности, долгожданные встречи.

В данный момент он держал перед глазами прекрасно сделанные снимки, и их глянец бросал на лицо Пафнутьева солнечные блики. А изображены были на снимках семечки, даже не семечки, а шелуха. Причем на обоих снимках эта шелуха была так похожа, так похожа, что отличить одну от другой не было никакой возможности.

Забавлясь, Пафнутьев вынул из стола большую лупу, подаренную ему когда-то Халандовским, и снова всмотрелся в подсолнечную шелуху. И снова с почти незаметной улыбкой убедился, что никакого различия в шелухе на снимках не просматривалось. Разве что фон, вот фон у них был разный. На одном снимке шелуха была разбросана по ступеньке лестничной площадки, а на втором — по линолеуму, каким обычно покрывают пол в кухнях.