Само собой разумеется, что Саук и Бен-Омар заняли другую каюту. Нотариус выходил из нее весьма редко и очень ненадолго. Дядюшка Антифер, твердо решив свести до минимума общение между обеими сторонами, объявил об этом нотариусу со свойственной ему деликатностью медведя:
— Господин Бен-Омар, мы путешествуем вместе, это решено, но каждый идет своей дорогой. Я пойду по моей, вы — по вашей… Достаточно того, что вы засвидетельствуете мое вступление во владение наследством, и баста! А затем, я надеюсь, мы будем иметь удовольствие никогда больше не встречаться ни на этом, ни на том свете!…
Пока «Оксус» спускался вдоль залива, защищенного возвышенностями перешейка, плавание было так же спокойно, как по озеру. Но когда он вышел в Красное море, ветры, налетающие из аравийских пустынь, встретили его довольно сурово. Началась такая сильная бортовая качка, что заболели большинство пассажиров. Назима, по-видимому, качка беспокоила не больше, чем дядюшку Антифера и Жюэля, и не больше, чем Жильдаса Трегомена, реабилитировавшего в своем лице корпорацию моряков-пресноводников. Что же касается нотариуса, то никаким пером не описать то жалкое состояние, до которого он дошел. Он ни разу не показался ни на палубе, ни в салоне, ни в столовой. За все время плавания его вообще никто не видел, слышали только его жалобные стоны, доносящиеся из-за двери каюты. Действительно, для него было бы лучше превратиться на время путешествия в настоящую мумию… Славный Трегомен, сострадающий несчастному, навещал его, что никого не удивляло, потому что все знали доброту и отзывчивость этого человека. Дядюшка же Антифер, не простивший Бен-Омару попытки похитить его широту, только пожимал плечами, когда Жильдас пробовал разжалобить его и вызвать сочувствие к несчастному больному.
— Ну что, лодочник,— говорил он Трегомену, грызя свой чубук[219] и перекатывая его из стороны в сторону,— вывернуло твоего Омара наизнанку?…
— Да, это так…
— С чем тебя и поздравляю!
— Старина, неужели ты не навестишь его… хоть один разок?…
— Конечно, лодочник, конечно!… Я непременно навещу его… когда от Омара останется одна скорлупа!
Ну можно ли серьезно говорить с человеком, который так отвечает, да еще заливается при этом смехом!
Но если нотариус во время плавания никому не докучал своим присутствием, то его клерк Назим часто вызывал в дядюшке Антифере вполне законное раздражение. Нельзя сказать, что Назим навязывал ему свое присутствие… Нет! Да и зачем ему это делать, раз они не могли беседовать: ведь считалось, что Назим не знает французского языка… Но мнимый клерк всегда оказывался рядом; он подглядывал исподтишка за малуинцем, словно выполняя поручение своего патрона. С каким бы наслаждением дядюшка Антифер швырнул его за борт!… Если, конечно, допустить, что египтянин потерпит подобное с собой обращение.
Переход по Красному морю был труден, хотя еще и не наступила невыносимая жара. В такое время, как известно, работу у паровых котлов могут выдержать одни арабы — только они способны переносить жару, при которой яйцо сваривается в несколько минут.
Пятнадцатого марта «Оксус» достиг наиболее узкого места Баб-эль-Мандебского пролива. Оставив по левому борту английский остров Перим, три француза приветствовали флаг своей родины, развевающийся над крепостью Обок на африканском берегу[220]. Затем пароход вышел на морской простор Аденского залива и направился к порту, носящему то же название. Здесь должны высадиться несколько пассажиров.
Аден — еще один ключ в связке ключей Красного моря, висящей на поясе Великобритании, этой хлопотливой, вечно озабоченной хозяйки! Благодаря острову Перим, превращенному ею во второй Гибралтар, она держит в своих руках вход в этот коридор длиною в шестьсот лье, ведущий в Индийский океан. Хотя гавань Адена понемногу заносит песком, она располагает, однако, обширной и удобной якорной стоянкой на восточной стороне, а на западной — таким хорошим доком, что в нем может укрыться целый флот. Англичане обосновались в Адене с 1823 года. Этот город, процветавший еще в XI и XII веках, как бы самой судьбой предназначен стать огромным складом, куда стекались товары из далеких восточных стран.
К тридцати тысячам жителей Адена в тот вечер прибавились еще три человека, три француза. В течение двадцати четырех часов Франция была представлена здесь тремя отважными малуинцами.
Дядюшке Антиферу и в голову не приходило сойти с пакетбота. Он коротал время, бранясь из-за случайной стоянки, которая, к его величайшему негодованию, сделала возможным появление на палубе «Оксуса» нотариуса Бен-Омара. Но в каком виде! О Боже! У него едва хватило сил дотащиться до юта.
— Неужели это вы, господин Бен-Омар? — произнес Пьер-Серван-Мало с напускным удивлением.— Ба! А ведь я вас не узнал!… Так вы вряд ли дотянете до конца путешествия!… На вашем месте… я остался бы в Адене…
— Я бы и сам этого хотел! — пролепетал несчастный, и голос его был тих, как легкое дуновение ветерка.— Несколько дней отдыха могли бы поставить меня на ноги… и если бы вы согласились подождать следующего пакетбота…
— Очень жаль, господин Бен-Омар, но я тороплюсь вручить вам кругленькую сумму, которая вам причитается, и, к величайшему моему огорчению, задерживаться в пути не могу!
— А еще далеко?
— Больше чем далеко! — ответил дядюшка Антифер, описав рукой дугу совершенно немыслимого диаметра.
После этого Бен-Омар, тащась, как лангуста[221], добрался до своей каюты, надо полагать, не очень ободренный состоявшимся разговором.
Жюэль и Трегомен вернулись на пакетбот к обеду и, конечно, не стали делиться с Антифером своими впечатлениями от посещения Адена — все равно он не стал бы их слушать.
На следующий день, после полудня, «Оксус», выйдя в море, не мог, к сожалению, похвастаться приемом индийской Амфитриты[222]. Жильдас Трегомен произносил: «Амфитрюиты». Богиня была своенравна, капризна, раздражительна, и это дало себя знать на борту парохода. Лучше и не думать о том, что происходило в каюте Бен-Омара! Если бы его вынесли на палубу завернутым в одеяло и захотели бросить с ядром на ногах в объятия упомянутой богини, вряд ли у него хватило бы сил воспротивиться преждевременной погребальной церемонии.
Погода улучшилась только на третий день, когда потянул северо-восточный ветер, что дало возможность пакетботу укрыться у Хадрамаутского берега[223].
Нетрудно догадаться, что если Саук переносил все превратности плавания безболезненно и не чувствовал физических страданий, то совсем иным было его моральное состояние. Зависеть от какого-то проклятого француза, быть вынужденным следовать за ним до… до тех пор, пока он не остановится!… Случится ли это в одном из портов, лежащих на пути «Оксуса» — в Маскате, Сурате или Бомбее?… Не поплывет ли малуинец дальше, через Ормузский пролив, если намерен высадиться в Маскате?… А вдруг целью путешествия окажется один их бесчисленных островков Персидского залива, где Камильк-паша мог зарыть свои сокровища?…