Выступление Голды Меир в национальном пресс-клубе в Вашингтоне: она убеждает арабских соседей присоединиться к поиску реального мира. 1973 год. Фото BETTMANN/CORBIS/RPG
Тем не менее к новой войне Израиль оказался не готов. С приближением Судного дня — 6 октября 1973 года — Голду Меир начали терзать подозрения. Накануне она сказала членам кабинета: «У меня ужасное предчувствие относительно того, что происходит. Это напоминает 1967 год…» Все они, включая министра обороны Моше Даяна, уверяли: все спокойно. А на рассвете армии Египта и Сирии, вооруженные новейшим советским оружием, атаковали израильские границы. Все две недели войны Голда почти не покидала своего кабинета. На пятый день, когда казалось, что все потеряно, она позвонила госсекретарю США Киссинджеру и настоятельно просила его отправить в страну вооружение и горючее для танков и самолетов, запасы которого были на исходе (как известно, в Израиле нет нефти). Израильтянам удалось ценой неимоверных усилий остановить наступление армий арабских государств, а затем перейти в контрнаступление на всех фронтах.
Война закончилась, однако Голда чувствовала себя ответственной за ее неудачное начало и гибель 2500 израильских солдат. В апреле 1974 года она ушла в отставку, в прощальном слове заявив: «У нас не будет мира, если Израиль не будет сильным». Она могла сказать иначе: женщина не добьется успеха, если не будет сильной. Голда успела увидеть заключение первого арабо-израильского соглашения — мира с Египтом в Кэмп-Дэвиде. На церемонии египетский президент Анвар Садат, встречавшийся с экс-премьером прежде, сказал: «Жаль, что мы ведем переговоры не с ней. Это самая удивительная женщина, какую я встречал». Голда Меир умерла 8 декабря 1978 года и была похоронена на горе Герцля в Иерусалиме. В автобиографии она писала: «Я вовсе не хотела быть премьер-министром. Я не выбирала карьеру. Я не выбирала профессию. Просто так получилось». На самом деле выбор, конечно, сделан был — ее мечта, за которой она следовала до конца своих дней.
Иван Измайлов
Наш человек в Иерусалиме
Так называемая третья эмиграция из Советского Союза (на излете его существования) оказалась, как и следовало ожидать, очень урожайной по части писательских талантов. Причем неважно куда эмиграция — в Америку ли, в Германию, в Англию, в Израиль. Нет, в случае с Израилем все-таки важно. Это, как всегда в историях с этой безумной и священной страной, — особый случай. Колориты переплетаются и, взаимно реагируя, даже взрываются: богатейший и причудливый опыт жизни на одной шестой части суши, чреватый сюжетами и смешными, и надрывными, самый невероятно ломаный культурный код ХХ века сливается с веселой экзальтацией, неотразимой самоиронией, лихорадочным возбуждением и патриотизмом, обостренным зрительным чувством, — качествами, свойственными израильской жизни. Дина Рубина, переехавшая в отечество своих предков в 1990 году, к настоящему времени отточила этот двойной колорит в высокой степени. Точность и меткость слова у нее никогда не отстают от содержания этого слова и наоборот. Сочиняет ли она авантюрный роман (в классическом, a la Дюма-отец, стиле), или просто непритязательный на вид короткий рассказ, или философскую притчу под видом житейского анекдота — все у нее выходит «под печатью» наблюдательности и мастерства одновременно. Есть мнение, что соединение данных качеств и создает хорошего литератора. Но все это российскому читателю хорошо известно. Сочинения Дины Рубиной выходят в России ежегодно многотысячными тиражами. Наш же журнал, публикуя подборку ее текстов разных лет, имеет в виду вот что: представить внутренний лирический и комический, а также романтический и трезвый взгляд на Израиль его жителя, который при этом пользуется одним языком с нами и имеет тот же цивилизационный опыт. Вырос с нами в одних дворах, учился в одних школах и институтах (Дина Рубина окончила Ташкентскую консерваторию). Словом, умеет глядеть на вещи так же, как мы. Конечно, она израильтянка, неутомимый и насмешливый «болельщик» за свое государство. Но она и наш человек в Иерусалиме — обо всем этом, кстати, ясно говорится в одном из текстов, который мы предоставляем вашему вниманию.
Иерусалимские картинки
Несколько особенностей отличают нашу страну от всех остальных. И главная — это резервистская служба мужчин на протяжении чуть ли не всей активной их гражданской жизни. Ты можешь быть врачом, ученым, музыкантом, бизнесменом — даже миллионером! — но раз в году ты получаешь повестку, надеваешь форму, берешь оружие и исполняешь мужской солдатский долг. Можете вообразить, какое количество смешных и даже гротескных ситуаций порождает — на общем драматическом фоне! — эта наша государственная особенность.
Да, в этой пестрой стране основной фон декораций — защитного цвета.
Три резервиста, отпущенные на субботу, лежат на весенней травке в Саду Роз, неподалеку от Кнессета. На газете перед ними — остатки только что съеденного солдатского пайка — банки из-под тушенки, скорлупки от яиц. Они лежат, беседуют — о чем могут беседовать сорокапятилетние отцы семейств? — о расходах на свадьбу дочери, о банковских ссудах, о растущих ценах на бензин…
На дорожке появляется группа туристов явно из России — паломники, все в крестах, бороды лопатой… Проходя, неодобрительно смотрят на солдат, и один говорит громко: «У-у! Лежат, загорают, агрессоры сионистские, убийцы, людоеды!»
Один из резервистов приподнимается на локте и говорит по-русски лениво и доброжелательно:
— Да вы не бойтесь, проходите. Мы уже предыдущей группой туристов пообедали…
*
Молодой человек лет двадцати пяти, классный системный программист, вальяжный увалень, гурман, эпикуреец. Когда рассказывает что-то или рассуждает, поднимает плутовские глаза к небу и спрашивает:
— Правда, Господи?
И сам себе отвечает, поглаживая себя по макушке:
— Правда, Боренька!
Как-то летом призывается на очередную резервистскую службу.
В один из дней этого срока ему дали увольнительную, он поехал к приятельнице в Тель-Авив, и там до двух часов ночи они отплясывали на дискотеке. После чего слегка поссорились, подружка уехала ночевать к бывшему приятелю, а ему выдала ключи от своего дома.
Он приехал к ней на квартиру ночью, разделся догола (стояла страшная жара, обычная для этого времени года) и завалился спать.
Проснувшись наутро, не обнаружил в квартире ни одной детали своего туалета. Куда-то исчезла вся одежда, от трусов и носков до галстука. Это было тем более странно, что портмоне и ключи от машины лежали на столе в целости и сохранности. Ничего не понимая, он принялся бродить по квартире.
Ария голого гостя.
Но увольнительная заканчивалась и хочешь не хочешь, а надо было возвращаться в часть. К тому же машину свою он за неимением места припарковал квартала за два от дома. Делать нечего: он принял душ, открыл дверцы шкафа, подыскал свободный цветастый халатик, сунул ноги в шлепанцы и вышел на улицу. И пошел к своей машине.
У нас вообще-то по улицам самые разные люди разгуливают, да и общий карнавальный средиземноморский настрой позволяет часто «распустить» галстук… Так что прохожие могли и не обратить внимания на это чучело. Остановил его армейский патруль. Уж как-то совсем странно выглядела бородатая вальяжная дамочка в шлепанцах на босу ногу сорок пятого размера.
И тут патруль выясняет, что перед ними — офицер Армии обороны Израиля…
Ребята остолбенели. Он объясняет им ситуацию. Патруль недееспособен уже не только к патрулированию — к твердому стоянию на ногах. Они валятся наземь от хохота. Наконец, придя в себя, — тут надо оценить демократизм армейских наших нравов, — ребята сажают страдальца в машину и довозят до его собственного транспорта. А там уж он пересаживается в чем стоит в свой автомобиль и едет в часть.
Как и сколько раз его в пути останавливает дорожная полиция — я не берусь вообразить.
Так, собственно говоря, куда подевалась одежда?
Конечно, это была шутка его приятельницы. Она явилась утром к себе на квартиру, увидела спящего гостя и унесла одежду.
А я представляю только, как в части он объясняет начальству все обстоятельства дела, поднимая глаза к небу в поисках высочайшего подтверждения:
— Правда, Господи?
— Правда, Боренька!
*
А эта женщина — маленькая, худенькая, повязана платочком, как в рязанских селах, — во время войны работала в Ташкенте нянечкой в госпитале. Выходила одного тяжело раненного, вышла за него замуж. Он оказался польским евреем. Тихий ласковый человек. Когда Сталин разрешил польским евреям возвратиться в Польшу, она взъерепенилась, пришла к матери, говорит: не поеду ни в какую его Польшу, разведусь с ним.