Читать интересную книгу Борисов Александр Анатольевич - Александр Борисов

   Машина ушла. Это было очень некстати. Я не успел попросить прощения у этих ребят. За то, что когда-то хотел их убить, а может быть, даже убил, а может, хотел спасти - да вовремя не успел?

   Это было какое-то странное кладбище. Здесь не экономили на земле. Гранитные памятники стояли как часовые в периметрах просторных оградок. Я шел по широкой аллее и удивлялся. На этом погосте православных крестов не было - одни только красные звезды, а под ними таблички со знакомыми именами и фотографиями.

   Всех этих людей я когда-то знал, всех успел пережить и всем задолжал: кому жизнь, кому деньги, кому любовь. Кто-то собрал их всех вместе: от деревенских погостов, парадных мемориалов, холодных морских пучин.

   - Антошка, ты где? Ау!

   Этот голос из детства снова сделал меня мальчуганом. Я вихрем помчался к высокой седовласой фигуре, распахнув руки крестом. Тот же синий пиджак в полоску, штаны с пузырями в коленях, парусиновых сандалии. В уголках пронзительных глаз - сети морщин. Только высокий лоб смотрится непривычно без глубокого шрама над переносицей.

   От деда Степана по-прежнему пахло семечками и табаком. Я вдыхал и вдыхал этот забытый запах. На душе стало светло и покойно. Даже совесть, как измаявшаяся от жары цепная собака, с легким ворчанием свернулась в клубок.

   - Ну, ну, полно тебе, - дед отстранился и пристально посмотрел на меня. - Все образуется. Хочешь, песню спою? - Ох, и знатная песня!

   Пу-па, пу-па, коза моя,   Пу-па, пу-па, буланая,   Пу-па, пу-па, иде была? -   Пу-па, пу-па, на пасеке!   Пу-па, пу-па, чего взяла? -   Пу-па, пу-па, колбасики.

   Я хотел засмеяться и крикнуть "еще", но вспомнил, что давно уже взрослый.

   - Успокоился? - дед ласково потрепал меня по щеке. - Теперь говори. Только быстро. У нас с тобой мало времени. Нужно еще стереть эту безумную вероятность.

   - Почему ты меня при жизни так сильно любил, а после того как наказывал хворостиной, ложился в кровать и плакал? А же знаю, что плакал! - выпалил я, сильней прижимаясь к нему.

   В его потеплевших глазах заплескались живые слезы:

   - Миром правит любовь. Она существует во всех вероятностях и для всех человеческих ипостасей. Вспоминая кого-то добром, ты влияешь на общее прошлое, и даже - далекое будущее.

   - Научи меня, дедушка, снимать душевную боль, - накопившиеся на сердце слова хлынули из меня, как слезы из глаз. - Твой маленький внук очень устал, начинает спиваться, и процесс этот необратим. Я теряю близких людей, а с ними - частичку себя, потому, что еще никогда никому не помог. Дай отдохнуть, разреши мне остаться рядом с тобой!

   - Глупости! - дед взъерошил мой седеющий чуб. - Здесь ты уже никому не поможешь. Запомни, Антон: страж неба на нашей земле - совесть людская. Это и есть вечная душевная боль. Ее не унять, пока каждый живущий не скажет себе: придет ли когда-нибудь справедливость для всех? - о том я не ведаю, но здесь и сейчас поступаю по совести. Стожар - это шест, идущий к земле сквозь середину стога. От верной его установки зависит самое главное: устойчивость и равновесие. Помни об этом, глядя на Млечный Путь - осевое созвездие Мироздания...

   Дед Степан развернулся на месте и ушел, стуча костылем по плотному гравию...

   Я очнулся в своей каюте на втором этаже надстройки. Двойник сидел за столом, и что-то писал. В переполненной пепельнице дымился свежий окурок.

   Быстро же пристрастился, напарничек! - Это была самая первая мысль в своем эталонном времени.

   - А то! - мгновенно парировал мой дубликат, - я тебя, между прочим, тоже напарничком кличу...

   В то же мгновение, все его мысли и действия, все, что происходило на судне за время моей самовольной отлучки, легко и обыденно отпечаталось в моей памяти. Будто бы это я, а не он взял со стола у Орелика ключ "вездеход", отомкнул дверь, покурил у пяти углов и вместе со всеми поплелся в салон, за бланками таможенных деклараций. И сейчас, лежа на койке, я натурально вдыхал дым табака, видел его и своими глазами заполняемую строку и чувствовал в руке авторучку.

   - Стоять, - возмутился я, мысленно обращаясь к фигуре, склонившейся над столом, - по-моему, ты пропустил самое интересное: где все это время находилось мое... черт побери!

   ...Сколько раз я смотрел на свою рожу, выскабливая ее безопасной бритвой, а тут не узнал. Чужими глазами со стороны я выглядел слишком уж... непривычно. Вот щенячий восторг сменился секундной растерянностью, легкий толчок, вспышка... и ничего.

   Говорить что-то вслух было больше незачем. Я считывал не только образы и слова - все порывы его души. С каждой секундой общения он становился все более мной, а я - им. Так может, не стоит зря транжирить энергию Космоса? Обо всем можно договориться и существуя в одном теле? Кажется, он (в смысле - мы) это умеет...

   - Ты прав, - согласился двойник, - можно. Наверное, интуиция мне говорит то же самое, что и тебе. Это общая память о нашем будущем.

   Не сговариваясь, мы делали одно дело. Собирали в пакеты письма, записки, и документы - все, до чего не должны дотянуться чужие враждебные руки, добавляли для тяжести ненужный железный хлам и бросали в иллюминатор.

   Когда последний пакет ухнул на дно залива, где-то поблизости затарахтел вертолет. Не по нашу ли душу? Если так, мы управились вовремя.

   Потом я достал из под кровати аптечку.

  Двойник накладывал жгут, нащупывал вену. Я видел все это глазами, но опять нисколько не чувствовал. Как будто бы это делали пальцы моей руки.

   Он выкачал из меня полный стакан крови. В голове закружилось, перед глазами побежали круги. Клубящийся огненный шар снова заполнил все мое существо.

   - Льзя ль мне теперь войтить? - пронеслось у меня в голове и одновременно прозвучало над ухом.

   Я приподнялся и огляделся. В каюте никого не было.

   - Изволь, братец, - сказал я мерцающему пространству, - если, конечно, ты - не опасная разновидность шизофрении.

   Рубаха слегка разошлась у меня груди. Под ней я увидел знакомое изображение атакующего в прыжке леопарда. Оно наливалось красками, становилось объемней и четче.

   Но чудеса не закончились. Дверь жалобно всхлипнула, распахнулась и задрожала. Наверное, кто-то ногой саданул.

  Я вздрогнул, открыл глаза.

   Секунду спустя, в коридоре материализовался Вовка Орлов. Руки у него были заняты чем-то большим и тяжелым. Это "что-то" многозначительно перекатывалось в раздувшейся полости стандартного десятикилограммового пакета, который он старательно волочил по чисто вымытой палубе.

   - Антоха, кончай ночевать! - гаркнул электромеханик, вырываясь на оперативный простор, - под лежачего бича пиво не течет!

   - Сволочь ты, Вовка, такой сон перебил! - проворчал я вполне натурально и сел на кровати.

   Орелик двигался кормою вперед и, пока он преодолевал комингс моей каюты, я успел наглухо застегнуть воротник рубашки. Зачем мозолить человеку глаза своею татуировкой, тем самым давая повод для ненужных вопросов? Оно ему надо?

   - Все равно поспать не дадут, - "успокоил" электромеханик. - Там уже братья по разуму на катере подгребают, из сил выбиваются. Скоро начнут досматривать. Так что, "кто еще не спрятал - таможня не виновата". С вашего позволения...

   Вовка выудил из-за пазухи заначенную для себя баночку пива, с шумом сорвал кольцо и запел:

   С чего начинается Родина? -

   Со шмона в твоем рундуке-е-е...

   - Сколько здесь? - поинтересовался я, окидивая взглядом кучу добра.

   - Не пересчитывал. Я к тебе, собственно говоря, шел за ключом, да по дороге капитан стопорнул. Отнеси, грит, Моркоше пивной должок. Все, мол, как договаривались: по две баночки с рыла. Тут, кстати, и моя посильная лепта...

   Мысли Орелика читались как школьный букварь. Ему было жаль заграничный товар, оплаченный кровной валютой.

   И претензий-то никаких не предъявишь! - думал мой закадычный друган.

   Плохого ж ты, Вовка, мнения о моей совести:

   - Между прочим, насчет пива я пошутил. Не мог отказать себе в удовольствии плюнуть в душу нашему рыбкину. Так что, можешь забрать половину.

   - Не, так не честно, - опешил Орелик, - Да и что мужики скажут?

   - Ну, тогда милости просим к нашему шалашу. В любой момент заходи, пользуйся.

   Я выглянул в иллюминатор. С высоты своего роста в каюту заглядывал памятник Мурманскому Алеше. Катер с таможней и пограничниками по широкой дуге выходил к нашему правому борту. Коли так, нужно спешить.

   В коридоре никого не было. Все высыпали на палубу, поближе к приближающейся земле. Море манит, но оно - существо бесполое, и не подвержено краскам времен года. В нем даже летом присутствует все: шторм, штиль, туман, холода и паковый лед. Наше общее лето пролетело на южном побережье Шпицбергена, а под северным солнцем не загоришь.