Как я тоскую по тебе! Как мне не хватает тебя, мой дорогой друг!
Твой Алик».
Глава об археологических заработках
В любой арабской или еврейской лавочке, торгующей сувенирами для туристов, можно найти амфоры, лампады и прочие горшки, которые выглядят только что выкопанными из раскопок. Торговец не станет уверять, что это реликты из Иерихонского, например, городища. Если не спросите, он промолчит. Но если спросите, торговец ответит: «Я-a, хабиби!» — и закатит глаза. Значит, он взывает к вашей скромности, ваш вопрос его смущает, но только для вас, любимого, он готов намекнуть на щекотливость обстоятельств, при которых ему досталась эта таинственная и прекрасная вещь. «Имеющий уши — да услышит, — хочет он этим сказать, — а мудрому достаточно намека». Туристы зажиточны, особенно те, кто интересуется приобретением древностей, а зажиточный человек считает себя безусловно мудрым (не будь он мудр, как мог бы он стать зажиточным?!), он спрашивает о цене этой реликвии, предвкушая, как эта редкость будет стоять в его обширной коллекции таких же редкостей в специальном зале роскошного дома в штате Массачусетс, как, улучив минутку, он кивнет небрежно на эту амфору и скажет самому интеллектуальному из интеллектуальных своих гостей: «Эта вещь досталась мне при весьма удивительных обстоятельствах» — и расскажет историю, достойную истории алмаза Великого Могола, не забыв добавить, что собирание коллекций — очень удобное помещение капитала. А гость осторожно обнюхает редкость и скажет: «О, это прекрасно!» — и закатит глаза так же, как это делает сию минуту хитрый торговец.
А торговец откатывает глаза на место и говорит с сожалением, что эта вещь не имеет цены, потому что она не продажная. Она не продажная. Это реликвия, она не продается, он ее только так показал. Из симпатии к гостю. Дальше все происходит по законам объегоривания, и турист уходит, прижимая к груди сей античный раритет. Страсть к раритетам неизбывна, как привычка к курению, а способы объегоривания подобны блуждающим сюжетам.
— Где же взять денег? — спрашивает один из героев повести Рагинского.
— Человек год в Стране и до сих пор не знает, где взять денег, — удивляется другой герой. — Вы такой растяпа, что я даже не знаю, стоит ли с вами начинаться… И это еврей? Да вы хуже гоя, такой вы глупый! Я даже представления не имел, что бывают такие глупые евреи! Я в Стране три месяца! А вы знаете, сколько у меня денег? Не знаете, и знать вам не надо. Поверьте, я не такой лох, как вы.
— Ну, что ж…
— О! Он уже пошел! Разве так можно? Умейте добиваться своего. И любым путем. Победителя не судят. Понятно вам? Вы им сталиI Все остальное — профессиональная тайна. Ясно?
— Более-менее.
— С этого и начнем. Я вам все объясню. Вы поймете. Какой у вас «ай-кью»?
— Не знаю, не проверял.
— И не проверяйте. Зачем вам разочаровываться в себе? Живите так, без «ай-кью». Я вам все объясню. Возьму вас в долю. Вы — оле хадаш, я — оле хадаш. Вы имеете право на ссуду, я имею право на ссуду. Понятно?
— Две ссуды больше, чем одна ссуда.
— Сразу видно интеллигентного человека. Соображаете. Вы где учились, в Москве?
— В Москве.
— У вас в Москве все такие умные?
— Я не знаю, я искусствовед.
— Слыхал, слыхал. Жизнь бедная, но интеллигентная… С вами нелегко. Вы хотите по профессии работать?
— Да, если можно… Я так предан своему делу… Вы же знаете: для нас, интеллигентов в России, работа была единственной отдушиной в кошмаре советского режима…
— Да-да. Знаю. Сам интеллигент.
— Тогда вы поймете…
— Уже понимаю… В музеях бывали?
— И вы об этом спрашиваете меня?
— Не надо так остро обижаться. Я же не сказал, что вы из Черновиц. В России по-всякому бывает. Я знавал одного специалиста по Ассирии. Его дальше Коктебеля не пускали. «Все равно, — говорили, — Ассирии давно нет. Куда вы поедете? Вас там верблюд задавит».
— Я не только бывал в музеях. Я работал в музеях.
— Ну, тогда у меня есть для вас работа по специальности.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— В музее?
— Почти. Мы должны исходить из реальной ситуации и ваших возможностей… Будем создавать новую структуру.
— Перестраивать израильские музеи?
— На это нас не хватит. Пока мы способны только на собственный маленький гешефт… Слушайте, в Израиль должны приехать все евреи из России. Будет большая алия, товарищи! Среди них тьма-тьмущая искусствоведов и представителей других интеллигентных профессий! Что израильтяне понимают в искусстве? Если и понимают, то мы понимаем больше. А среди нас искусствоведов много. И еще понаедут. Где они будут работать? Значит, мы, приехавшие раньше, должны создавать для будущей алии новые структуры: институты, издательства, фабрики, заводы, газеты, пароходы, журналы и музеи. Согласны? Слушайте дальше. Нужно создавать с теми средствами, какие есть. А какие у нас есть средства? Эти средства — ссуды и люди. Нас с вами двое, и мы можем получить несколько ссуд. Этим займусь я. От вас потребуются только ваш «теудат-оле»[7] и подписи в нужном месте и в нужное время. А самое главное — ваше знание музейного дела и мирового искусства. Согласны?
— Да Боже ж мой!..
— И очень хорошо, что вы верующий. Вам будет больше веры в религиозных ссудных кассах.
— Неловко, знаете ли. Религиозность и деньги…
— Я же не предлагаю вам продавать Бога! Я сам еврей. Но если людям приятнее дать деньги верующему человеку, почему бы не сделать приятное с нашей стороны? У вас голова отсохнет?.. Но главное — вы должны сделать макеты… нет, как это называется, если в «Гастрономе» висит не настоящая колбаса, а макет?
— Муляж?
— О! Муляж! Вы сделаете муляж древних развалин.
— Понял! Камни, остатки стен, башен, акведуки?
— Э! Да вас не зря учили!
— Да! Мы найдем место где-нибудь на горе, вдали от шума городского, на вершине, где ветер гуляет печальный… Там хорошо читать, писать, размышлять… О, это замечательно!
— Но вы должны представлять себе, что мы там откопаем: дворец, крепость или языческий храм.
— У вас есть предложения?
— Вы перехватываете у меня инициативу… Если храм, то лучше всего языческий, потому что если синагогу, то в Стране много специалистов по этому делу. Если христианское что-нибудь, то вы сразу попадете под закон об охране святынь. И ни в коем случае не мусульманские развалины — тогда пришлют этих морковных францев в голубых кипах[8], и мы с вами ничего не заработаем… Муляжи… Это из какого языка? Очень мне нравится это слово!
— Из французского.
— Вы и языки знаете?
— Плохо, кое-как…
— Я тоже. Из школьного курса немецкого языка я запомнил только, что Маркс сказал: «Иностранные языки — это оружие в борьбе за жизнь». И то по-немецки сказать это не могу.
— А он сказал правильно. У Маркса есть здоровые идеи…
— Я не марксист. Я считаю, что оружие в борьбе за жизнь — это хорошая еврейская голова. Но я отвлекся… Итак, мы расположим на горе наши развалины, обнесем их металлической оградой, чтобы не подошли пощупать. Вешаем таблички: «Ведутся раскопки! Возможен обвал! Опасно для жизни!»
— Нужны также планы и объяснения, где что. «Жилой дом», «колодец», «сторожевая башня такого-то века» и всякое такое.
— Правильно! Чтоб все было по науке! Таблички нужно перевести на иврит и английский. Я найду переводчика, но расходы пополам… Дальше: мы ставим большое объявление-щит: «Подъезжать на машинах запрещается!» Это важно для американцев. Они прямо балдеют, если не могут куда-нибудь подъехать на машине. Они же к бабе въезжают на машине или просят бабу подать в машину, чтоб не выходить. Уж если нельзя на машине подъехать, они поймут, что это по-настоящему древнее. Ну вот… Теперь о месте для вас. Это будет такой маленький киоск с застекленной витриной. Вы будете продавать билеты, сигареты, прохладительные напитки, раздавать проспекты. И проверять, нет ли у посетителей оружия… В общем, административная должность.