— Я могу придумать двадцать историй, одна другой лучше.
— Одна другой безумней. Моя история очень хороша. Я пришла повидать сэра Эйлмера.
— Говори «Балбеса», это мягче.
— Не буду. Итак, повидать сэра Эйлмера и умолить его, чтобы он взял бюст.
— Чепуха какая-то!
— Могу и поплакать.
— Что за чушь! Где твое достоинство?
— В самом худшем случае он меня выгонит.
— А тогда, — просиял граф, — мы начнем все снова, передоверив дело тем, кто мудрее и старше. Что ж, дерзай. Мне твой план не нравится. Он бесцветен. И вообще, как это можно, где я? Ладно, действуй. Посижу поскучаю.
Раскурив сигару, он смотрел, как она идет к дому. Исчезая за поворотом, она помахала ему рукой, и он помахал ей с большой нежностью. «Какая девушка! — думал он. — Старая добрая Салли…»
Лорд Икенхем прожил в Америке лет двадцать, приобрел много друзей, но больше их всех любил беспечного и бедного художника Джорджа Пейнтера. Любил он и его дочь. Она воплощала ту самую разновидность девушек, которую Америка производит в изобилии, одаряя их серьезностью, весельем и почти икенхемовской легкостью. Скажем, как хорошо она справилась с собой, когда он так огорчил ее в гостиной отеля. Не плакала, не ломала рук, не упрекала и не проклинала. Прелесть, а не девушка! Понять невозможно, как Мартышка предпочел ей каких-то таможенников! Вот из-за таких вещей мудрый старый человек разочаровывается в младшем поколении.
Время шло. Граф посмотрел на часы. Сейчас, думал он, она входит в дом, сейчас — скользит через холл, сейчас — ставит бюст. Вот-вот она вернется, скорее всего — вынырнет из кустов. Он стал на них смотреть, но тут Салли появилась на дороге. Руки ее были пусты, лицо — серьезно.
Однако, дойдя до машины, она обрела былую веселость и даже захихикала.
— Веселимся? — осведомился граф.
— Правда смешно, — сказала она, — хотя случилось самое худшее. В жизни не угадаете.
— Я и не пытаюсь. Жду.
Салли облокотилась на машину и снова стала серьезной:
— Сперва покурю.
— Нервы?
— Они самые.
Она закурила и спросила:
— Все еще ждете, дядя Фред?
— Естественно.
— Ну ладно. Дверь была открыта, я обрадовалась…
— Не радуйся раньше времени, — назидательно сказал граф. — Судьба любит пошутить. Но я тебя прервал.
— Я огляделась. Никого нету. Прислушалась — тихо. И я пошла на цыпочках через холл.
— Естественно.
— Поставила бюст… Можно, я назову его бюст А, в отличие от бюста Б?
— Называй.
— Вы хорошо их различаете? Бюст А я несла, бюст Б — с камешками.
— Ясно.
Салли затянулась сигаретой. Ей было нелегко вспоминать, она как будто пробуждалась:
— Да, где мы были?
— Ты идешь на цыпочках через холл.
— Да, конечно. Простите, отупела.
— Не без того, моя дорогая.
— Итак, я взяла бюст Б, поставила бюст А и пошла обратно — зачем задерживаться?
— Незачем. Не просят — не задерживайся.
— Когда я добралась до двери, ведущей в музей, из гостиной вышла леди Босток.
— Какая напряженность действия!
— Вот именно. Эту минуту я буду помнить до смерти. Заснуть не смогу много месяцев.
— Нам всем надо спать поменьше.
— Она сказала: «Кто там?»
— А ты ответила: «Я», — имея в виду, что это ты.
— Я ничего не успела ответить. Она кинулась ко мне, жалобно кудахтая.
— Что?
— Кудахтая, как сердобольная курица. Она хорошая, дядя Фред! Раньше я не понимала. Когда он мне позировал, она была такой сдержанной и светской… Но это манеры. Сердце у нее золотое.
— Прекрасно сказано. Запомню. В чем же это выразилось?
— Она кинулась ко мне, хрипло шепча, что она все понимает, и уговаривала мужа, но он не поддается, так что она пришлет мне чек. Потом она пошла в этот музей, поставила бюст в какой-то шкаф и заперла с такой быстротой, словно прятала мертвое тело. А уж после этого она меня выгнала. Нет, не прямо, но явно. Я ничего не могла поделать.
— Значит, бюст в шкафу?
— Да. А шкаф в музее, а в бюсте — драгоценности. Не повезло нам, дядя Фред.
Пока она говорила, лорд Икенхем оживал, как поникший цветок, который полили водой.
— Не повезло? — удивился он. — В каком смысле? Я в жизни своей не слышал таких хороших вестей. Теперь надо не просто войти в дом, но и обосноваться там, а я очень люблю обосновываться в чужих домах. Итак, ты едешь в Икенхем, там наша база, а я еду с тобой, беру чемодан, поселяюсь в сельской гостинице и плету сети. Жди в самом скором времени сенсационных событий.
— Вы твердо это решили?
— Тверже некуда.
— А мне нельзя сказать «Ой»?
— Не стоит. Предоставь все мне — и я все улажу. Что-то ты грустная, Салли. Надеюсь, ты веришь в успех?
— Я думаю о Мартышке. Что он сделает, когда вас увидит?
— Подскочит, как холмы. Очень полезно. Мартышке ну жен хороший шок.
Они съездили в Икенхем, оставили там Салли, и пятый граф, подъезжая к кабачку, уже жалел, что не попросил ее вернуться и поднести чемодан, когда что-то большое и темно-красное замаячило впереди, и он узнал своего недавнего спутника.
2
Билл Окшот походил на лунатика, который натер ногу. Недавняя беседа и будущая задача потрясли душу, и без того измученную тем, что Гермиона любит другого, а другой целует служанок. Услышав приветствие лорда Икенхема, он посмотрел на него, словно умирающий палтус.
— А, лорд Икенхем, — сказал он. — Здравствуйте.
— Привет, привет, привет! — радостно вскричал пятый граф. За два часа, проведенные с массивным юношей, он горячо его полюбил. — Неужели сам Билл Окшот? В полночный час, при месячном сиянье я гордого Уильяма встречаю.
— А?
— Не важно. Шекспир. Как поживаете, гордый Уильям? Хорошо?
— Вообще-то нет, — ответил не гордый, но честный Билл.
— Значит, плохо?
— Ужасно.
— Дорогой мой, вы меня удивляете. Казалось бы, вы вернулись из абсолютно мерзкой страны в этот рай. У вас неприятности?
Несчастный Билл нуждался в сочувствии и решил излить душу приветливому графу. Еще немного — и он бы зарыдал у него на плече.
— Начнем с того, — сказал он, — что дядя рехнулся.
Лорд Икенхем поджал губы.
— Спятил? — уточнил он.
— Именно, спятил.
— Да, это неприятно. Дом не дом, если в нем живет безумный дядя. Когда же это случилось?
— Сейчас.
— Внезапно?
— Да.
— Почему?
— Из-за Мартышки.
Лорд Икенхем растерялся:
— Неужели мой племянник за один день может свести с ума такого человека? Ну, хоть бы за две недели… Симптомы?
— Говорит какую-то чушь, а теперь поехал к вам за Мартышкиной фотографией.
— Зачем она ему?
— Для проверки. Чтобы узнать, какой он.
— Разве он сам не видел?
— Он думает, это самозванец.
— Почему?
— Не знаю. Да что там — сошел с ума. Сижу на террасе, он меня зовет, я иду, он спрашивает про Мартышку. Давно мы знакомы? Давно. Уверен я, что это тот самый человек? Я-то уверен, а дядя не верит мне. Поехал за фотографией.
Лорд Икенхем покачал головой:
— И зря. Изысканный, тонкий любитель красоты не держит таких фотографий. Венеру — пожалуйста. Да, Билл Окшот, вы правы, Балбес спятил. Видимо, с ним был солнечный удар, когда он держал в страхе Африку. Не удивляюсь, что вы огорчены. Советую спрятать ножи, таблетки и бритвы. А в остальном все хорошо?
Билл засмеялся глухим, безрадостным смехом:
— Вы уж скажете! Да я бы пел, как жаворонок, если б все было хорошо.
— Что же еще случилось, о жертва рока? Билл ответил не сразу, он дрожал.
— Я видел, — сказал он наконец, — как Мартышка целует служанку.
Лорд Икенхем его не понял:
— А что такого?
— Как — что? Он обручен с моей кузиной.
Лицо у графа прояснилось.
— А, так-так-так!.. Вы печетесь о ее счастье. Дорогой мой, не беспокойтесь, у Мартышки это рефлекс. Мы с вами заплачем или сочиним стишок, а он целует служанку. Автоматическое действие.
Билл хмыкнул.
— Уверяю вас, — сказал граф. — Посмотрите в учебниках. Как же это? Комплекс горничной? Нет, забыл. Но уж все прочее в порядке?
— Если бы!
— Значит, нет. Что же еще случилось?
— Младенцы.
— Простите?
— Конкурс детской красоты.
— Разве вы счастливый отец? — осторожно спросил лорд Икенхем.
— Я несчастный судья.
— Не говорите загадками, Билл Окшот. Кого вы судите?
— Младенцев.
— Почему?
— У них конкурс.
— Объяснитесь, — сказал лорд Икенхем. — Помните: я здесь пришелец.
Пока Билл рассказывал о мести сэра Эйлмера, граф сочувственно кивал.
— Ужасно, — подытожил он. — А чего же еще и ждать? Губернаторы — страшные люди. Разят как молния. В общем, вы влипли.