– Что-то не так с обедом? – шепотом спросила Глори.
Данте покачал головой.
Мисс Хэмпсон продолжала нанизывать свои фразы, не замечая ни демонстративного ухода Мод, ни того, что Данте с Глори ее больше не слушали.
– Если хоть половина того, о чем она говорит, правда, нам надо быть последними идиотами, чтобы ехать в эту Плезент-Вэлли, – мрачным эхом его собственных мыслей прозвучали слова Глорианы.
– Да.
Данте почувствовал, как на него снизошло спокойствие. Если бы она ясно сказала о поездке, он не сделал бы ничего, чтобы изменить ее мнение. Он отвел на это две недели. За такой срок обязательно возникли бы какие-нибудь другие сложности.
– О чем ты думаешь, Данте?
Она не смотрела ему в глаза, сосредоточившись на чайной чашке, которую сжимала в руках. Судя по тому, как крепко она ее сжимала, чашка не должна была так громко звякнуть, когда Глори опустила ее на блюдце.
Первым движением Данте было рассеять ее сомнение и страх, которые она старательно прятала.
Но уже через секунду картина представилась ему совершенно иной, и другие, менее благородные соображения одержали верх. С каждой уходившей минутой решимость Глорианы все больше утрачивала твердость. Никто другой из пассажиров поезда не захотел бы отправиться с нею в Плезент-Вэлли, не нашла бы она такого и в Холбруке, а поехать без телохранителя значило бы навлечь гнев ковбоев Ножа Мясника.
«А вдруг Данте сейчас откажется от своих обязательств?» – – пронеслось в голове у Глори. После рассказов мисс Хэмпсон она не сомневалась, что, если это произойдет, ей уже не найти другого защитника. Теперь, когда опасность стала такой ощутимой, Глориана поняла, что злополучное зеркало станет, пожалуй, единственно возможной оплатой ее безопасности. В противном случае все ее планы рухнут в мгновение ока.
Глори не смогла скрыть своего волнения, прошептав:
– Что случилось? Ты изменил свои намерения?
Наблюдая за своим отцом, Данте научился многому в искусстве ведения переговоров. Тот, кто торопится, кто выдает свою озабоченность, в конце концов уступает требованиям другой стороны. Задав свой вопрос, Глориана проиграла схватку. Победа была у него в руках. Ему оставалось лишь уточнить детали. Но впервые удачный торг ье доставил ему удовольствия.
Он изобразил раздумье. Мисс Хэмпсон в это время начала энергичную тираду о достоинствах обязательного образования для женщин.
– Данте?
Он поймал себя на желании, чтобы этот дрожащий звук на ее губах был вызван страстью, а не страхом. Он не мог заставить себя лгать ей в лицо и поэтому избрал другой, окольный путь к достижению своей цели:
– Ты могла бы вернуться сюда позже, когда окончится цирковой сезон.
Она улыбнулась той лучистой улыбкой, которой при других обстоятельствах он мог бы наслаждаться целыми днями. Он вдруг пожалел, что ему придется уйти из времени, в котором она родилась и озарила землю своей улыбкой.
– Если я не отважусь сделать это теперь, когда у меня есть ты, чтобы защитить меня, мне, вероятно, никогда уже сюда не придется вернуться. Но я не хочу жить, с вечной неудовлетворенностью сознавая, что жизнь так быстро тебя сломила.
– – Что до меня, то я попытаюсь избежать таких сожалений, – отвечал Данте. – Возможно, именно поэтому и надо все хорошенько обдумать.
Она немного покачивалась на стуле, но не из-за качки вагона:
– Все говорят, что эта пастбищная война скоро закончится, и было бы безопаснее всего подождать. Но я думаю, что окажусь в еще большей опасности, если приеду сюда позднее.
– Что может быть хуже, чем оказаться в самом екле этой войны, Глориана? после того, как сильнейший приберет ранчо к рукам и дело будет сделано.
Трудно было подобрать более удачные слова, чтобы напомнить ему, как близко, почти зеркально, ее ситуация повторяла положение Елизаветы Тюдор.
– Но это твое право по рождению.
– Как видно, ты не слишком-то знаком с неписаными законами о пастбищах. Территория Аризоны не так законопослушна, как остальные штаты. Это ранчо, по здешним правилам игры, будет принадлежать тому, кто первым его займет и заявит об этом. Соседи, вероятно, не знают, что я имею на него права, и поэтому никто не примет мою сторону, если там поселится какой-нибудь ловкач-мошенник.
– Возможно, твои права на ранчо сможет защитить шериф, которого так превозносит мисс Хэмпсон. – Данте была ненавистна сама мысль о том, что кто-то другой мог бы защитить ее лучше его самого, но выбирать не приходилось, если он хотел выудить у нее зеркало.
– Сомневаюсь, чтобы юрисдикция шерифа Оуэнса распространялась на Плезент-Вэлли. И даже если так, с какой стати он должен взять мою сторону? Я почти постоянно разъезжаю с цирком. Не принимаю участия в выборах и не плачу налогов в Аризоне. Законодательство в этих краях действует в интересах местных жителей, да к тому же пользующихся определенным влиянием.
– Глориана. – Он произнес ее имя и помолчал, потому что каждая клеточка его существа восставала против того, что он должен был сказать. – Я тоже не могу тебя защитить.
– Ты обещал. Ты дал мне слово.
Это напоминание пристыдило Данте. Он не мог не поступиться своей честью, не рискуя своими интересами. Его захлестнула волна гнева – на себя и на знаменитого доктора, поставившего его в такое гнусное положение.
– Я выполню свое обещание только в том случае, если ты отдашь мне зеркало.
Он приготовился и к тому, что его будут умолять со слезами, и к тому, что на него выльется поток злобных оскорблений. Однако Глори сделала нечто гораздо худшее. Она признала свое поражение с легкостью человека, которому часто приходилось уступать жизненным обстоятельствам. Она вся дышала разочарованием в нем, и сила этого разочарования была так велика, что у Данте не осталось сомнений: он предал нечто гораздо большее, чем интересы Глорианы. Она разуверилась в нем как в человеке, которого считала надежным, – и это было сделано его собственными руками.
Ему тут же захотелось взять свои слова обратно, убедить ее в том, что это была только шутка, словом, все что угодно, лишь бы вернулась ее пленительная мягкость, которую он чувствовал по отношению к себе до этой злополучной минуты.
– Ты приблудок… – прошептала она.
– Так меня и называли всю жизнь.
Он пережил долгие годы бесчисленных насмешек, но никогда не страдал так, услышав это слово из уст Глорианы. Утрата ее уважения, ее доверия к нему, как ему показалось, значила для него в эту минуту больше, чем благосклонность самого пышного королевства Европы.
– О чем вы там препираетесь? – Видимо, мисс Хэмпсон уже достаточно давно прервала свое бесконечное повествование, поняв, что они ее вовсе не слушали. – Бога ради, мисс Карлайл! Я не видела никого с такими полными слез глазами с тысяча восемьсот шестьдесят пятого года, когда моя мама узнала о том, что застрелили мистера Линкольна. Прошла уже почти четверть века, а я все еще так ясно вижу эти слезы, словно это было вчера…