Гичита посмотрел на него так, будто увидел первый раз в жизни.
– Кому могли бы мы отомстить? – сказал он. – Кто сравнится с теми, лежащими на кургане, добычей волков? Остался только Хеоме. Один Хеоме, который улыбается и бьет в барабан, оплакивая своего брата и воинов. Те из вас, кто потерял друзей или сыновей, вправе требовать его крови. Вы можете потребовать мести для этого негодяя, что стоит и дрожит перед вами. Те из вас, кто хочет этого, возьмите топор и пусть он поговорит с головой Хеоме. Это ваше право, и никто вас за это не осудит. Она принадлежит вам, голова Хеоме, несчастного Хеоме, который хотел быть воином и не стал им, потому что боги отказали ему. Отомстите ему. Возьмите его жизнь, если это хоть как-то утешит вас и поможет легче перенести потерю ваших здоровых сыновей.
Харальд поднял глаза на главного старейшину, который, качая седой головой, сказал:
– У старейшин беотуков так не принято, Гичита. Если бы Хеоме умер не один, а двадцать раз, то и это не вернуло бы наших сыновей.
Харальд приметил, как улыбка выползла на тонкие губы Хеоме, увидел, как блеснули его глаза, как осветились они янтарным блеском. Так сверкают глаза волка, которому удается обмануть охотников и вырваться на свободу.
Харальд высморкался, прочищая нос от смрада, каким наполняло воздух присутствие Хеоме. В душе у него была гнетущая тоска по погибшим друзьям. Он отошел от стоявших под навесом людей и стал на гребне самой высокой скалы.
Он увидел раскинувшееся далеко внизу озеро, и сосны, теснившиеся по его берегам. Он посмотрел на «Длинного Змея», покачивавшегося на волнах, который уж больше не поведет в плавание команда норвежцев, и слезы покатились по его щекам. Он стоял неподвижно. Ветер трепал его мокрые от крови волосы. С глубокой нежностью повторял он шепотом имена своих друзей – Гудбруд Гудбрудссон, Торнфинн Торнфиннссон, Ямсгар Хавварссон, Ваваша…
На какое-то короткое мгновение вспомнил он и несчастного Хавлока Ингольфссона, и как он кричал, и как бесновались птицы на покрытом солью тонущем острове тогда, ночью, давно-давно, и как Хавлока покинули все – и Хокон Красноглазый, и он, Харальд, и даже сам бог Один… Только Дева со щитом говорила о нем по-доброму…
Тем временем Гичита сказал:
– Вы великодушны, старейшины и воины. Вы решили не убивать моего сына Хеоме, и за это я благодарен вам. Сколь бы ни был он ничтожен, он – это все, что у меня осталось, моя родная кровь…
В то же мгновение Харальд пал на колени перед старым вождем и предложил стать его сыном до конца своих дней. Но тут же он вспомнил Асу дочь Торна, и обоих своих сыновей, Свена и Ярослава… Может когда-нибудь он вернется к своему фьорду. Еще до того, как они вырастут, и сделаются мужчинами, и окончательно забудут своего отца…
Но тут заговорил Хеоме, и тоненький голосок его дрожал, напоминая голосок почти что бесплотной птички, которая трепещет крылышками над головами людей и чирикает что-то свое, недоступное человеческому пониманию.
– Хеоме сын Гичиты, брат Ваваши, говорит вам! – начал он свою речь. – Внимайте и молчите, потому что голос Хеоме – это голос самих богов, голос дождевых капель, голос маленького барабана. В дроби моего барабана услышьте голоса вождей, голоса потоков, голоса листопада. Вслушайтесь в слова, которые первоначальные боги хотели сказать людям, но не могли говорить, потому что у них не было ни языка, ни рук. У Хеоме тоже нет рук. Поэтому он, как те боги, он и есть те самые боги! Но у Хеоме есть голос и есть маленький барабан, а в нем заключена божественная сила. Молчите все!
Затем Хеоме ударил по натянутой коже так сильно, что она треснула, точно барабан широко разинул пасть. Но Хеоме не заметил этого и продолжал лупить по безгласной уже теперь тыкве, и его не чувствующие руки двигались при этом в каком-то безумном ритме.
– Молчите все! Молчите все! – выкрикивал он. – В грохоте моего барабана слышен голос великих гор, необозримых лесных пространств! Из моего барабана несется голос Вендиго, рогатого зверя, который охотится за телами и душами людей на ледяных просторах и вдоль безбрежных озер. Те из нас, кто хочет сохранить свою жизнь, прислушайтесь к этому голосу, потому что я и есть Вендиго, рыскающий зверь…
Тут старый вождь Гичита прикрыл глаза морщинистой рукой и издал печальный стон. Он повернулся к воину стоявшему возле него:
– Схватите этого безумца, – сказал он надтреснутым голосом, – и свяжите по рукам и по ногам. Боги украли у него разум, и он уже никогда не вернется. Хеоме убил своего брата и теперь сердце его повреждено навсегда. С сегодняшнего дня должен он находиться только рядом с женщинами и малыми детьми. Он не подходит для общества взрослых мужчин. Лучше бы, воины мои, вы убили его, во имя отмщения.
Харальд слушал, страдая за старика, вынужденного произносить подобные речи. Потом он услышал другие слова, которые сначала даже и не понял. А когда понял, было уже поздно. Это были слова, которые выкрикивал потерявший рассудок Хеоме.
– Викинг-собака! – визжал он. – Вся вина падает на твои плечи. До твоего появления мы были мирным народом!
И он кинулся к Харальду, спотыкаясь и поскальзываясь, поднимая ногами облако пыли и размахивая скрюченными руками. Харальд не успел понять, не успел приготовиться. Он только краем глаза заметил, как Груммох встал и в ужасе прикрыл глаза руками, он только успел уловить тревожный возглас, долетевший до него из-под навеса.
И тут же, издав какой-то клекот, похожий на ночного ястреба, Хеоме набросил на плечи Харальду свои искалеченные руки и повлек его к крошащемуся краю скалы над великим озером.
Оба мгновенно скрылись из виду, один – с диким визгом, другой – не издав ни звука.
Когда Великан Груммох достиг края гряды, он увидел только бешено несущийся вниз поток камней в облаке пыли.
25. ПОСЛЕДНЕЕ ПЛАВАНЬЕ «ДЛИННОГО ЗМЕЯ»
Груммох и последний оставшийся викинг спустились со склона к озеру. За ними следовали те из краснокожих воинов, кто еще был способен на такой подвиг.
Торгриф из Лаккесфьорда, человек невысокого роста, не великий мастер управляться с топором, но хороший моряк, сказал:
– Если бы Харальд зацепился за моховую кочку, какие бывают тут во влажных местах, он был бы жив.
Груммох ничего не ответил. Горе его было слишком велико.
Торгриф продолжал:
– Или, если бы он свалился на ветки дерева, это могло бы его спасти.
Груммох повернулся к нему и грубо выругался, не потому, что хотел его обидеть, а просто не сдержавшись в своей скорби. Тогда Торгриф замолчал и дальше уже бежал молча, а пот градом катился по его лицу.