– Я всего лишь хотела посетить башню на рассвете. Неужели вы думаете, что я могла предвидеть все это? – Она сделала широкий жест, охватив подножие утеса и окружающий пейзаж. – Если бы я знала, что задену чьи-то чувства, я бы и шагу не ступила. Теперь я понимаю, что это было очень глупо с моей стороны, но в тот момент мне так не казалось.
Едва ли это можно было принять за извинение, но гнев Эллиота несколько утих. Он устремил на нее пристальный взгляд:
– Ну и как, вы достигли того, ради чего затеяли все это?
– Да, если отрицательный результат можно считать достижением. – Она указала на вершину горы. – Матиас оказался прав. Если смотреть из этого окна, солнце не восходит непосредственно над вершиной, то есть на прямой линии с тем местом, где мы сейчас стоим. Оно появляется справа, чуточку южнее.
Федра приготовилась к насмешкам, к новым вспышкам гнева в связи с тем, что ее маленький эксперимент стал причиной стольких неприятностей, даже не подтвердив ее теории.
Вместо этого Эллиот пустился в научные рассуждения:
– Это ничего не значит. Дата летнего солнцестояния могла сместиться за минувшие столетия, как это бывает в астрономии. Пять веков назад солнце вполне могло венчать эту вершину утром Иванова дня.
С его стороны было очень великодушно оправдывать ее дурацкий поступок. Федра решила, что он заслуживает более внятного извинения.
– Я вовсе не искала приключений на свою голову и сожалею, что так получилось. Неудивительно, что вы немного рассердились.
– Я очень сильно рассердился, Федра. Тем не менее, меня волнует ваша безопасность. И пока я ее не обеспечу, вы будете делать то, что я говорю, особенно если мне снова придется прибегнуть к помощи пистолета, – сказал Эллиот, остановившись у западного окна.
Он нахмурился, и Федра подошла ближе, чтобы посмотреть, что он там увидел. В пятидесяти ярдах от башни бросила якорь лодка с тремя мужчинами. Солнце уже клонилось к закату, но до темноты оставалось еще несколько часов.
– Ловушка захлопнулась, – заметил Эллиот. – Нам ничего не остается, кроме как ждать и надеяться, что Матиасу удастся договориться о вашем освобождении раньше, чем ваши враги получат подкрепление из Неаполя. К сожалению, власть в руках Тарпетты, а Матиас с ним едва знаком.
Федра опустилась на колени и принялась разбирать содержимое корзин. Вытащив пакеты с едой и фруктами, она расставила их на полу у стены.
– Кармелита считает, что они знают друг друга лучше, чем готовы признать.
Эллиот наблюдал за ее действиями, прислонившись плечом к стене.
– В нашей ситуации это могло бы пригодиться, но, думаю, она ошибается. У Матиаса нет причин обманывать меня.
Федра обрадовалась, обнаружив керамическую кружку на дне корзины. Ей не хотелось пить, подставив рот под струю из фляги, как бы живописно это ни выглядело.
– Насколько хорошо вы знаете Матиаса? – поинтересовалась Федра. От Гринвуда зависела ее судьба, но это было не единственной причиной ее любопытства.
Эллиот отошел от окна, сквозь которое в башню проникали солнечные лучи, и опустился на пол в затененном углу, где Федра сложила провизию. Прислонившись спиной к стене, он потянулся за фруктами.
– Матиас был моим преподавателем в университете. Я благоговел перед ним. Уже тогда он считался солидным ученым, автором нескольких научных трудов. Он поощрял мои занятия и руководил моими исследованиями. Его интерес льстил мне, особенно если учесть, что он не преследовал корыстных целей в отличие от некоторых других преподавателей. – Эллиот впился зубами в сочную грушу и махнул рукой в сторону еды: – Съешьте что-нибудь. Вам надо набраться сил. Возможно, через пару дней нам придется спасаться отсюда вплавь.
Федра взяла немного сыра с хлебом.
– Не похоже, что вы и теперь благоговеете перед ним, да и в его поведении нет ничего учительского.
– Теперь я не студент, у меня самого есть научные труды. В настоящее время вас связывает скорее дружба, основанная на прежних отношениях.
Эллиот не спешил удовлетворить ее любопытство. Он продолжал есть грушу. Федра тоже занялась едой.
– Мой отец был нелегким человеком, – произнес Эллиот небрежным тоном. – Представьте себе человека вроде моего брата Хейдена, но без присущих ему качеств, смягчающих его суровость. Мне повезло, что отец занимался исключительно моими братьями, предоставив меня самому себе. Матиас Гринвуд, напротив, уделял мне много внимания. Интересовался моими взглядами, не скупился на похвалы и не спешил выразить свое неодобрение. Полагаю, в его отношении ко мне было что-то отеческое.
Непроницаемое выражение лица Эллиота, когда он говорил об отце, не осталось незамеченным Федрой. Ей была известна репутация маркиза Истербрука. Он обращался с сыновьями так же жестко и бескомпромиссно, как, если верить слухам, и с другими людьми, встречавшимися на его жизненном пути.
Однако не нарочитое спокойствие Эллиота привлекло внимание Федры, а другое чувство, мелькнувшее в его глазах.
Вопреки утверждениям, будто мемуары Ричарда Друри содержат лживые наветы на покойного маркиза, он был не так уж уверен, что это действительно ложь. И, сидя здесь, рядом с ним, Федра поняла, что Эллиот сомневается в том, что его отец не причастен к убийству того офицера. Конечно, это был всего лишь проблеск сомнения. Но не станет ли он более ощутимым, обретя плоть и кровь, если эти наветы появятся печати?
Некоторые ученые полагают, что преступные наклонности передаются потомкам по наследству. Узнать, что твое наследие включает способность хладнокровно планировать убийство, было так же неприятно, как обнаружить, что твоя кровь подпорчена безумием.
– У мистера Гринвуда нет детей, – заметила она. – В определенном смысле – я имею в виду интеллект и профессию – вы его наследник. Если ему присуши отцовские чувства, вполне возможно, что он относится к вам как к сыну.
Эллиот пожал плечами:
– Пожалуй, вы правы. Возможно, он относится ко мне подобным образом в рамках той дружбы, которая связывает нас сейчас.
Федра подозревала, что Эллиот платит ему тем же. Их взаимоотношения напоминали дружескую привязанность, характерную для отцов и взрослых сыновей.
В таком случае Матиас Гринвуд играет важную роль в жизни Эллиота.
Эллиот приехал в Позитано, чтобы обсудить с Матиасом свои новые исследования, хотя ученик и превзошел учителя как историк.
Поглощая скромную еду на полу древней башни, они чувствовали себя отгороженными от остального мира. Искренность, с которой Эллиот говорил о своем отце, приоткрыла дверь к близости, более притягательной, чем физическое влечение. Между ними возникла непринужденная атмосфера, напомнившая Федре беседы, которые она вела со своими друзьями.