Читать интересную книгу Мастер дымных колец - Владимир Хлумов

— Это уже не демократия, а какая-то трупократия получается, втянулась Соня в разговор.

— Именно трупократия, именно, но зато справедливо, черт возьми! Ведь и мы не вечны, Соня, ведь и нас оживлять начнут со временем, и наш голос в далеком будущем пригодится. Я вот что для начала предполагаю, для прокатки, так сказать, новых форм народовластия. Нужно провести референдум по какому-нибудь важному вопросу, но не обычный референдум, а справедливый, ну хотя бы отчасти. К примеру, поставить какой-нибудь вопрос на голосование сейчас, а голосовать лет триста. Да, да, не меньше, чтобы статистику разных поколений набрать. Вот тогда и выяснится справедливое решение вопроса.

— Какой же такой вопрос можно триста лет решать? — негодовала Соня.

— Ну, как какой, — замялся отец, — как какой…

— Да, какой? — усмехнулась Соня.

— Да не важно, Соня, что ты к мелочам придираешься. Вопросы, они всегда найдутся, и потом, это же эксперимент. Ведь когда всех оживят, совсем другое дело будет, просто нам нужно к этому времени подготовиться, проанализировать, узнать наконец общественное мнение у отживших поколений.

Так за разговорами они незаметно вышли на берег реки Темной. Зима все никак не наступала. Высыпанный из серых туч снежный покров тут же сходил на нет в результате очередного потепления. Температура приземного слоя вопреки орбитальному движению Земли, кажется, не собиралась дальше уменьшаться, а наоборот, как будто в полусне блуждала вокруг точки замерзания воды. Вот и теперь берега Темной были покрыты рваными белыми лоскутами вчерашнего снега, а сама Темная, казалось, вообще ничего не хочет знать о фазовых превращениях жидкого вещества.

— Вчера обещали похолодание, — задумчиво сказала Соня, глядя на одинокое голое дерево, торчащее из окончания стрелки речного острова.

— До минус десяти ночью, — подтвердил Илья Ильич, захваченный врасплох открывшейся картиной.

Было что-то необычное в знакомом пейзаже. Он еще раз посмотрел налево, но, не решаясь признаться в том, что он чего-то раньше не замечал, не замечал в течение многих лет, промолчал. Так бывает, можно каждый день ходить мимо здания и не замечать на его крыше прекрасной женской фигуры, или еще того хуже, можно тысячу раз не замечать какой-нибудь черной трубы или красной колонны. Чтобы избежать сомнений, Илья Ильич повернул голову направо, туда, где, как обычно, над островом возвышалась стометровая башня.

— Воронье-то, Соня, на следующий день исчезло. Помнишь, Евгений рассказывал? Ну что ты, плачешь, что ли? — Илья Ильич заметил, как заострился у нее подбородок. Точно так же утончался подбородок у Елены Андреевны, когда у нее накатывались слезы.

— Папа, папа, почему же так получилось? За что?

— Ну-ну, успокойся, доченька, — утешал Илья Ильич. — Сережа обещал помочь. Ты знаешь, Сережа очень, очень большой ученый, он — величина, и к тому же оборонного значения, у него связи, у него большие возможности… Ну-ну, не плачь, все будет хорошо, вот посмотришь.

— Хорошо, хорошо, я же не плачу, — вытираясь кулачком, улыбалась Соня.

Между тем Илью Ильича охватило какое-то нервное нарастающее возбуждение или даже предчувствие. Вот он сказал про Сергея для утешения Сони, а сам почувствовал внутри горячую волну, подошедшую к дыхательным путям. Снова в его поседевшей голове зазвучал характерный голос ученика. Разве можно, шутя, так обнадежить человека? Вряд ли. Но ведь он мне ничего не обещал, ничего определенного. Не хотел раскрывать все карты? А может быть, боялся лишнего шума. Может быть, он чувствовал, что могут возникнуть осложнения, например, этот неожиданный арест и… Да нет, чепуха, не мог же он все это делать вопреки существующим структурам, ведь такое невозможно скрыть. Дальше в этом направлении думать Илья Ильич боялся. Ведь и его иногда посещали сомнения. Для чего он тратит жизнь? Что же он такое? Неудачник, графоман?

Графоман, это неприятное слово, все чаще и чаще мучило его в последние годы. Рукописи, возвращенные из научных журналов и издательств, накапливались под его письменным столом. Он часто задевал их ногами, и это было неприятно. Выходило, они были не только бесполезны, как это указывалось в многочисленных официальных отзывах, но даже и вредны — они мешали ему работать. Ну хорошо, это рукописи. А идеи? Ведь еще лет десять назад его лекции, объявленные в городском клубе, вызывали определенный интерес и почти добровольный наплыв народа. Теперь же даже объявление в программе вечера легких танцев с показом сцен из западной жизни никого обмануть не могли. Молодежь, правда, собиралась полузгать семечки, погалдеть, посмеяться над его пламенными мечтаниями.

Ну хорошо, пусть он графоман, пусть его мечты, его проекты — плод больного воображения, пустые фантазии, идиотские иллюзии. Но неужели графоман не может вдохновить серьезного ученого для настоящего дела, неужели так не было в истории? А что, Город Солнца — это ли не безумное филологическое дилетантство? Или, действительно, и мечтать вредно? Просто мечтать? Может быть, прав Евгений, что нужно жить и радоваться реализму действительной жизни, может быть, дохлая провинциальная жизнь и есть самая большая загадка на свете. Интересно, как сейчас там, в подвале, неужто и там он находит пищу для души? Нет, нехорошо так мстительно думать. Пусть живет как знает. Я ему не помеха. Лишь бы Соня была счастлива.

— Смотри, Соня, — Илья Ильич показал рукой на противоположный берег. — Стройка кончилась, леса убрали. Я вчера в телескопе наблюдал, как уезжали военные строители. Остался всего только часовой охраны и больше никого.

Соня промолчала. Теперь, когда убрали высокий забор и ровное плоское пространство простреливалось до самого горизонта, стало очевидным крушение надежд Ильи Ильича.

Все-таки вдали над горизонтом появилась тонкая голубая расщелина, прозрачная предтеча надвигавшегося похолодания. В то же время у Сони возникло новое непреодолимое желание. Она подбежала к одинокому болотному кусту, отломила уснувшую ветку и потащила отца вдоль набережной мимо дворца, потом за угол налево, к арке государственного дома. Отсчитав третье от арки зарешеченное окно, наполовину вросшее в землю, она протянула вниз тонкий прут и постучала им по запыленному темному стеклу.

— Соня, ты что? — испуганно оглядываясь, сказал Илья Ильич. — Нас может кто-нибудь заметить. Пойдем, пойдем отсюда, — он попытался потянуть дочь за локоть, но Соня с неожиданным упорством не поддалась даже на миллиметр, а наоборот, продолжала постукивать по окну.

— Может быть, он вовсе не тут, — пытался посеять сомнение Илья Ильич.

— Нет, он здесь, я знаю.

— Но видишь, никто не подходит к окну, — настаивал отец.

— Подожди, сейчас, сейчас он услышит.

Соня еще раз постучала. Но никто не появился из темноты полуподвального помещения. Никто не откликнулся на отчаянный сигнал любящего сердца. Она подошла к самой стене, к самому тому месту, с которого в начале месяца лучший ученик отца начал обмер дворцовой площади, еще раз напоследок до слез всмотрелась в чернеющую глубину камеры предварительного заключения. Казалось, там не было никого. Наконец Илья Ильич оторвал Соню от злополучного окна и уговорил пойти домой.

— Завтра я буду с ними разговаривать, завтра все выяснится, успокаивал он Соню. — Ну, а послезавтра ты, Соня, оденешь мамино платье и, господи ты мой, какой пир мы закатим, пир на весь мир!

— А ты оденешь белую индийскую рубашку, которую я тебе привезла из столицы.

— Да, да, конечно, — обрадовался Сониному оптимизму Илья Ильич. — Я же обещал ее надеть в самый торжественный момент моей жизни. Вот он и наступил, счастливый час, жаль только…

— Ладно, ладно, что-то мы с тобой сегодня совсем на мокром месте, уже улыбаясь сквозь слезы, принялась успокаивать отца Соня.

21

Прошла еще одна ночь. Все шло как нельзя лучше. Караулов с раннего утра пригнал грузовик с синей полосой и крупной надписью на боку «Перевозка грузов населению», и двое дюжих молодцов с копчеными лицами быстро сколотили деревянные ящики, аккуратно, Караулов следил специально, сложили туда чирвякинские продукты и увезли на вокзал. Потом позвонил Трофимов и сообщил номер вагона. Потом позвонил Зарудин из института и получил последние указания. И все шло прекрасно. Телефон перестал чирикать, у подъезда перестал тереться лопоухий парень.

Все шло так хорошо, что Сергеев решил соснуть часок-другой перед поездом, но тут появилась Марта. На фоне всеобщего увядания природы ее майское цветение выглядело по меньшей мере вызывающим. Совершив традиционный обряд вживания в его апартаменты — вешание сумки на крючок в прихожей, через два шага снимание первой туфли, еще через две припрыжки снимание второй, на половине пути в спальню вытягивание заколки с последующим распусканием прически до плеч, краткое любование перед ею же купленным трюмо — Марта, подобрав под себя ноги, расположилась на дальнем углу бескрайнего дивана. Только тут она заметила, что у хозяина чемоданное настроение.