Читать интересную книгу Лёха - Николай Берг

warum ты не пришел?

я не такая frau,

чтоб ждать по drei часов.

— Про любовь, значит? — немного удивился Семёнов. Потому как вот германцы — а тоже у них песни про любовь. Как у нормальных людей, в общем.

— Про нее. Дескать, будем встречаться под фонарем у ворот, Лиля.

— А ты по–немецки разумеешь? — удивился Семёнов.

— Разумею. К слову моя фамилия Середа.

Семёнов представился, за ним следом и остальные. Познакомились. Семёнов рассказал, как их взяли в плен, не слишком поминая про чертовы канистры, чтобы избежать вопросов ненужных о стоящем в лесу танке, артиллерист в ответ поведал, как тащили они по лесной дороге оставшуюся последней от всей батареи пушку с парой снарядов, да и наскочили на немцев. Троих здоровых пушкарей в плен забрали, одного, замкового, почему‑то застрелили, да двое раненых в расчете было, которые идти не могли — их тоже прибили там же. Доставили сами своими руками немцам орудие с упряжкой, хотя и не полной, лошадок‑то на батарее тоже выкосило, пока позиции держали, там огня с железом было — мама не горюй! А потом вот так вот вляпались, проболтавшись вполне благополучно по этим лесным дорогам несколько дней. Не героично как‑то все получилось. Не такого ожидали.

Помолчали. Совершенно неожиданно для Семёнова германцы притащили пару термосов и покормили ту самую группу благополучных пленных. Это заставило бойца задуматься — так все таки, получается, кормят они добровольно сдавшихся? Он уж совсем решил, что листовки врут — а вот, стучат ложками эти охламоны и от запаха вкусной пищи скулы сводит. Пока они ели их фотографировал один из корреспондентов. Потом он чего — то нетерпеливо ждал, наконец несколько местных бабенок на себе прикатили телегу, в которой лежало трое–четверо наших, но ясно, что шибко раненых. Не ходячих. Их фотокорреспондент тоже сфотографировал, потом кого‑то повыкликали и одетый по полной форме германец в каске и с подвешенным к поясу штык–ножом выбрал из сидящих красноармейца с окровавленной головой, поставил его перед собой и умело и споро забинтовал ему голову. Семёнов обратил внимание на три вещи — германский санитар с краснокрестной повязкой на рукаве все время стоял так, чтоб лицом к камере, а к пленному он и не поворачивался толком, второе — как только фотоаппарат отщелкал свое и корреспондент убрал его в футляр, санитар потерял всякий интерес к перевязываемому и бросил конец бинта просто так, не закрепив, а в третьих пока он бинтовал на рукаве посверкивал серебром шеврон, какие уже Семёнов видел раньше. Почему‑то стало интересно — что это за шеврон такой.

Лимузин корреспондентов тем временем зафырчал и под одобрительные крики и аплодисменты сделал круг по площади. Чинившие его технари вытирали тряпками попачканные грязные руки, и не без гордости поглядывали на своих сослуживцев. Но перед тем как уехать, пассажиры лимузина дождались, чтобы пленных подняли на ноги и построили в колонну на площади. Строили непривычно — по трое и это немного путало. В итоге прикладами конвой навел порядок, и зеленая пыльная колонна двинула мимо сияющего лимузина, откуда пленных еще сфотографировали.

Идти пришлось недолго — до окраины деревни, где пленных загнали в древнего вида сарай с прохудившейся крышей. Когда последний вошел в пыльную вонючую темень, ворота закрыли и чем‑то подперли. Вечерело, света сквозь прорехи попадало маловато, но, в общем, места хватило всем, чтобы лечь.

— Если интересно — посмотрел я, что там за табличку на дом повесили — сказал артиллерист Середа, который как‑то так получилось, и шел в колонне рядом и тут рядом оказался.

— И что? — спросил Семёнов для поддержания разговора. Человек, умеющий разговаривать по–немецки, мог быть очень полезным в будущем. А артиллерист этот производил приятное впечатление.

— Ну, общий смысл странноватый — колхоз «Новый Путь» принадлежит Великогерманским вооруженным силам и производит продукцию для вермахта.

— И что это значит? — осторожно спросил Лёха.

— То значит, что колхозы германцы не распускают. То есть никакой землицы в свои руки колхозники не получат. Была государственная землица — государственной и осталась. Только, вишь, государство тут теперь другое — вслух, но тихо высказался Семёнов.

— Земеля, водички у вас нету, а? — шелестящим шепотом спросил у Семёнова кто‑то невидимый в темноте.

— А что потерпеть до завтра не можешь? — строго спросил Семёнов. Не любил он людей, которые о себе позаботиться не могут.

— Третий день не пил. Трясет всего.

— Что ж ты так себя доводишь?

— Да не я — как в плен попали, так и не попить было. Не давали — откликнулся тихо сосед.

— Что вообще воды не давали? — уточнил Семёнов.

— Да другие могли попить, когда у речки ихние танки пропускали, а я на себе свояка тащил — не поспеть было — виновато сказал невидимый сосед.

— Какого свояка? — не понял Лёха. Семёнов дал ему незаметного в темноте тычка и потомок заткнулся.

— Своего свояка. Нас обоих призвали на эти чертовы сборы, служили вместе, а тут ему ногу прострелило, ходить не может сам. Не бросать же — шелестящим сухим голосом пояснил невидимый сосед.

— Ясно. Вас переписали, допрашивали? Кормили за эти три дня? — задал интересовавшие его вопросы Семёнов.

— Нет — коротко прошелестел невидимый.

— Ладно. Если что нам полезное скажешь — отдам воду — решил боец.

— Да чего я полезного знаю‑то. Я ж рядовой — пригорюнился голос.

— Зато вы в плену уже третий день.

Некоторое время невидимый думал, молчал. Семёнов ощутил сопение над ухом, въедливый запах табачища — Жанаев это присунулся поближе, тоже заинтересовался, значит.

— Ну что могу сказать… — прошелестел голос — тех, кто идти не может германцы добивают прямо на дороге. Если упал и встать не смог — кончают. Мы ж сзади были, видел свояк своими глазами.

— Стреляют?

— И стреляют. А еще в конвоирах был такой молокосос — вот тот штыком порол. Нравилось ему.

— Он сейчас в конвое, этот сопляк? — почему‑то заинтересовался артиллерист Середа.

— Не. Конвой уже дважды менялся. Но все равно — упал и не встать — значит, конец.

— Понятно, в голову колонны вставать лучше. Тогда сам темп задашь, как идти — прикинул Семёнов.

— Оно конечно. Только вот замятня была позавчера — один конвойный два пальца показал, когда строились мы после ночевки, а другой — баяли, кто видел — три. Наши и замешкались — по двое строиться или по трое. А германцы вроде как рассердились на такую непонятливость и из автоматов. Да прямо по живым людям. Смеялись потом. Они вообще веселые. Понятно, верх‑то ихний.

Тут шепот прервался чем‑то непонятным у закрытых ворот амбара. Вроде как кто‑то из пленных начал в них стучать, а кто‑то тут же настучал ему по зубам и прекратил стук. Шум, во всяком случае, показался Семёнову именно таким.

— А, вот еще запамятовал, такой же олух в первую ночь — мы тоже в сарае каком‑то заперты были на ночь — так вот городской какой‑то телигент стал до ветру проситься, в дверку стучать, чтоб выпустили опорожниться. Дескать, не может он так не по–человечески гадить, где люди спят.

— И что потом? — уже предполагая ответ, все же спросил Семёнов.

— А стрельнули через дверь и всех делов. Ему в живот, да еще пару человеков зацепили. Сходил до ветра.

— Ясно. Ну, держи воду — великодушно сказал Семёнов. Картина, в общем, стала ясной. И потому особенно жуткой. Послушал, как рядом невидимый сосед жадно забулькал из бутылки. Шепнул в ухо сопевшему Жанаеву:

— Что скажешь?

— Бечь нада пока в силе. А то хана — отозвался так же тихо тот. Семёнов согласно кивнул, сообразив тут же, что его жест никто не углядит. В вонючей темноте амбара темно было, словно у негра в желудке, как деликатно говаривал покойный взводный.

Менеджер Лёха

Проснулся Лёха оттого, что кто‑то на него наступил, прямо на руку. Вскинулся, продрал глаза. Сначала не понял, где находится. Потом вспомнил и чуть не застонал от досады — кошмар наяву продолжался. Ворота были раскрыты, что‑то рявкали оттуда снаружи нетерпеливые немецкие голоса, а пленная публика поспешно выкатывалась из загаженного помещения. Семёнов был рядом — вместе с азиатом они помогали худощавому мужичку взгромоздить на спину такого же неказистого красноармейца с пухло обмотанной тряпками ступней. Из тряпок неестественно торчали отекшие синие пальцы с кровяными потеками, и Лёха почувствовал приступ дурноты. Раненый тихонько, деликатно постанывал, пока его кантовали. Видно было, что ему очень больно, но он изо всех сил сдерживается. Потом навьюченный мужичишко прохрипел: «Спасибо, братцы!» и тяжело пошагал на выход. Поспешил и Семёнов, подгоняя своих спутников. Но вышли все‑таки не последними, быстро пристроились в строившуюся колонну — и Лёха и Жанаев и вчерашний артиллерист, предпочитавший держаться теперь вместе.