Я беспомощно оглянулась на девочку с белой голубкой, изображенную на картине, будто искала у нее поддержки. Потом собралась с силами, чтобы задать Эльжбете давно мучивший меня вопрос:
– Ты не пришла на премьеру, потому что прочитала в журнале то интервью?
– Какое интервью? – Ее удивление было неподдельным, скорее всего, она не притворялась.
– Разве ты не читала нашего с Зигмундом интервью в одном журнальчике? Номер вышел за день до премьеры… ну, той, что отменили…
Она смотрела на меня широко открытыми глазами:
– В каком еще журнале?
– Забыла название. – Название действительно вылетело у меня из головы. Я была так взволнована, что, наверно, с трудом вспомнила бы сейчас свои имя и фамилию. – В одном из этих глянцевых…
– Ну, не читала, и что? – спросила она. – Что в нем было такого, чтобы мне из-за этого не прийти на премьеру?
– Скажу, если ты ответишь, почему не пришла, – сказала я с полуулыбкой.
Она тоже загадочно улыбнулась:
– Я тебе уже все объяснила. А не явилась на премьеру, потому что пришла к выводу, что член Зигмунда меня больше не интересует.
Голова у меня вдруг пошла кругом, руки затряслись так, что я едва могла удержать чашку в ладони. Пришлось поставить ее на блюдечко.
– Чего ты так разволновалась? Я пыталась тебе объяснить, но, как видно, ты мне не поверила. Ну и получи, раз хотела…
– Я не хотела, не хотела! – вскинулась я.
Проигнорировав мой приступ возмущения, она продолжила:
– После его ухода у меня крыша поехала… я все время сокрушалась, что нет мужских штанов в доме, что нет его бритвы в ванной… Чуть не спятила по-на сто ящему. Прямо как наша такса, которая, до того как сдохнуть от старости, каждый раз открывала дверь в ванную и, вытащив из корзины с грязным бельем штаны Зигмунда, измусоливала их и выгрызала ширинку – все дело было в его запахе… Я тоже тосковала по запаху самца… Хотя бы еще разочек приблизиться к нему… Вот и приблизилась, не имея другой возможности, на сцене… И что из этого вышло?..
Щеки у меня горели, я боялась, что еще минута – и из них брызнет кровь.
– Почему ты так вульгарно выражаешься?
– Я?! Вульгарно?! Это пьеса под названием «Трое на качелях» вульгарная, а не я…
«Она тоже придумывает названия», – промелькнуло у меня в голове.
– Ты думаешь, я нехорошо поступила, когда пришла к тебе тогда?
В ее взгляде я заметила смятение. Быть может, она чувствовала то же, что и я: не знала, как расценивать наше с ней знакомство.
– Какое это теперь имеет значение? – помолчав, сказала она.
– Для меня имеет.
– Потому что не знаешь, сыграла ты в какой-то пьесе или нет? Прекрати ломать голову над этим и приступай к следующей роли.
– Не могу! – воскликнула я. – Пока ты играешь Мадлену, я должна быть Армандой!
– Деточка! Да ты с ума сошла?!!
Мы в упор смотрели друг на друга.
– Почему ты ходишь исповедоваться в будний день? Потому что так делала она?
– А откуда ты знаешь, когда она ходила? Этого нет в пьесе!
– Зато есть в книжке.
И мы снова уставились друг на друга.
– Всем известно, что Мадлена под конец своей жизни стала слишком религиозной, ежедневно ходила на исповедь и, простертая ниц на полу, молилась в костеле.
– И кому это «всем»? – прошипела она.
– Ну… всем в театре.
– Мы – не в театре. И я могу делать все, что мне заблагорассудится, хоть по два раза на дню ходить в костел и исповедоваться… даже три, пять, да сколько угодно раз…
По моим щекам потекли слезы.
– Ты чего разревелась, что я такого сказала?
– Боюсь, я не понимаю, что за роль у тебя сейчас.
– Какая роль? Я ничего не играю. Молюсь, и все.
– Она тоже говорила, что молится! Архиепископ Шаррон ее спрашивает: «Чем спасаешься от дьявола?» А она отвечает: «Молюсь». И тогда он говорит: «Господь за это вознесет тебя и полюбит».
– Надеюсь, что так и будет, – тихо сказала Эльжбета.
Я не могла больше этого слушать, вскочила и выбежала из дома с плачем. Проревела в своей машине всю дорогу домой.
Почему я не сделала никаких выводов из этого разговора? Неужели я не в состоянии была понять, что переходить дорогу Эльжбете небезопасно для меня? Если бы перестала бегать за ней, быть может, все потихоньку бы пришло в норму. Ведь я уже начала работать над ролью Маргариты, и это доставляло мне большую радость. Появилась надежда, что я снова смогу стать собой, что место Арманды наконец освободилось и теперь его может занять другая героиня… Но правда заключалась в том, что Арманда возвращалась, когда ей вздумается. Для меня это означало простой, невозможность работать над новой ролью. Тогда я садилась в машину и ехала к Эльжбете. Но вместо Эльжбеты меня встречала Мадлена. Я уже знала, что если не застану ее дома – значит, найду в костеле. Я была не в силах переносить все это, включая и ее облик. Она была с ног до головы одета в черное… А ее лицо! Впечатление было такое, будто она пребывала в ином мире и неустанно твердила: «Хочу слушать вечную службу…» Опять текст из пьесы. Она, по крайней мере, выглядела счастливой, зато я – нет.
Однажды я решилась поговорить с ее духовником. Подождала, пока Эльжбета удалится на безопасное расстояние, и вошла в исповедальню:
– Святой отец, вы только что исповедовали одну женщину… актрису…
– Во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь, – услышала я в ответ.
– Извините, я не на исповедь. Хочу вас, ксёндз, предупредить, что эта женщина… признается не в своих грехах, она разговаривает с вами репликами из пьесы «Каб…
Я осеклась на полуслове. Какое-то время по ту сторону зарешеченного окошечка царила абсолютная тишина.
– Она рассказывала, что у нее есть дочь… которая по странному стечению обстоятельств вышла замуж за собственного отца? Что произошло кровосмешение? В тексте пьесы это звучит так: «Я родила ее в провинции, уехав на время… Когда же она выросла, я привезла ее в Париж и выдала за свою сестру. Он же, обуреваемый страстью, сошелся с нею, и я ничего не сказала ему, чтобы не сделать несчастным и его…»
– Опомнись, деточка. – В голосе ксёндза прозвучало такое возмущение, что я поняла: Эльжбета все-таки исповедовалась в своих грехах.
– Извините, святой отец. – Я в крайнем смущении поднялась с колен.
Не знаю, что я выиграла, убедившись, что религиозность Эльжбеты рождается из ее духовных потребностей, а не является следствием отождествления себя с героиней, которую она играла. Ведь я должна была заниматься не ее проблемами, а решать свои собственные. Самая главная из которых заключалась в том, что с момента несостоявшейся премьеры я стала бояться играть на сцене. Про себя я называла это «комплексом Арманды».