Читать интересную книгу Осень в Сокольниках - Эдуард Хруцкий

— Какая прелесть. Когда я разбогатею, обязательно куплю хоть парочку, повешу и буду смотреть. Мне кажется, что именно эти прекрасные лица могут исправить любое настроение.

— Вы правы, Юрий Петрович, — Забродин надел очки, подошел к Долгушину, — я смотрю на это женское лицо, вот, справа, неотрывно. Вглядитесь, насколько оно одухотворено, как будто его внутренний жар заставляет светиться ее глаза. Жар души, жажда великого сильного чувства. Прошу.

На столике в углу был сервирован кофе.

— Я знаю, что вы, Юрий Петрович, знаток и любитель. А я себе позволю рюмочку ликера.

— Не знал, что вы его любите. Если бы я поехал в Париж, привез бы вам «Куантро».

— Что значит если?

— Вот поэтому я и побеспокоил вас, Владимир Федорович. Не могли бы вы уточнить, как моя поездка?

— А что вас волнует?

— Многое, от этого зависит, буду я браться за работу о наполеоновской эпохе или займусь чем-то другим.

— Я сейчас позвоню.

Забродин подошел к столу, поднял телефонную трубку.

— Борис Евсеевич, добрый день, Забродин. Да какие у нас дела? Так, по мелочи. Я вас побеспокоил по поводу командировки в Париж искусствоведа Долгушина Юрия Петровича. Да. Да. Понятно. Все оформлено. Спасибо. И когда это может состояться? Дней через десять-двенадцать. Хорошо, я передам ему. Спасибо большое.

Впервые Долгушин потерял самообладание. Он так сжал руки в кулаки, что ногти больно впились в ладони. Его начала бить мелкая, противная дрожь. Забродин положил трубку, повернулся к Долгушину.

— Эко, батенька, вас скрутило. Нельзя, нельзя так нервничать. Не впервой ведь за рубеж отправляетесь.

Долгушин глубоко вздохнул, приходя в себя. Весь ужас сегодняшнего дня, смерть Алимова, «крушение империи» показались ему копеечными, мелкими по сравнению с тем, что будет через десять дней.

— Спасибо, Владимир Федорович. Не знаю, как благодарить вас.

— Да вы пейте-то кофе. Пейте.

Уже у дверей, провожая Долгушина, Забродин сказал:

— Да, кстати, памятуя нашу банную беседу, хочу вас кое-чем порадовать.

— Весь внимание, — внутренне напрягся Долгушин.

— Скоро вы сможете написать о кошмарной драме в сухотинском особняке. Милиция нашла часть пропавших вещей.

— Как? — искренне удивился Долгушин.

— Узорную плитку и каминную облицовку работы Жюля Пено.

— Я-то думал, что там взяли только Лимарева.

— А разве я вам не говорил?

— Нет.

— Склероз.

Это была третья оглушительная новость за сегодняшний день. Садясь в машину, Юрий Петрович понял, что с него хватит и пора навести порядок. Какая плитка? Какой камин? Он же велел взять только медальоны. Ну, Алимов и Семен понятно, Сережка тоже, но ведь там была Наташа. Неужели она за его спиной…

Из автомата у «Интуриста» он позвонил.

— Кольцову, пожалуйста.

Трубку положили на стол, и он слышал крики: «Наташа! Наташа! Приятный мужской голос».

— Да, — голос у Наташи был торопливый и запыхавшийся.

— Немедленно выходи, я жду.

— Но у меня группа.

— Это твои подробности, я сказал немедленно.

Она выбежала через десять минут. Такая же, как всегда, прекрасная. Даже тени беспокойства не было на ее лице.

— Ты чего, Юра?

Долгушин с силой распахнул дверь, чуть не ударив женщину.

— Садись. Поедем.

— Куда, Юра? Работа…

— Я тебе что сказал? — Голос его был хриплым и злым, Наташа посмотрела на него, увидела поджатые губы, выцветшие от злобы глаза, молча села в машину. До самого дома Долгушина они ехали не проронив ни слова, вошли в подъезд, поднялись на лифте. В квартире, едва закрыв дверь, Долгушин ударил Наташу. Коротко, без размаха — в печень. Она ахнула и отлетела к стене, сползая, схватилась за плащ, висевший на вешалке, потащила его за собой. Долгушин вошел в ванную, налил стакан воды. Вернулся и выплеснул его в лицо Наташе. Она застонала и, открыв глаза, поползла по полу к двери.

— Ну, счастье мое, расскажи мне про плитку и камин.

— Юра… Юрочка… Не бей… Мы взяли камин… С Борисом.

Долгушин рывком поднял ее и хлестнул по лицу тыльной стороной ладони. Голова Наташи беспомощно закинулась.

— Дура. Нажить копейку захотела, чтобы потерять миллион. На ваш след чуть не вышел угрозыск.

Наташа молчала, глядя на него с ужасом.

— Поняла ты? Если бы я ради тебя не убрал Алимова и Семена, ты давно бы спала на нарах.

— Как убрал? — прошептала Наташа.

— Как надо.

— Я боюсь! — закричала она. — Я боюсь! Отпусти меня!

— Иди раздевайся, останешься у меня.

Дом, в котором жил Суханов, был знаменитым. Пожалуй, второго такого не было в Москве. О нем написал роман прекрасный писатель, так рано ушедший из жизни. Театр на Таганке поставил спектакль. Дом этот было видно издалека. Он предварял Замоскворечье, словно сторож. Огромный, мрачновато-серый, украшенный наградами из мемориальных досок. Не дом, а целый город в городе. Со своими легендами, прошлым, тайнами. Если бы могли говорить эти стены! Как много рассказали бы они о тех, чьи профили сегодня чеканно выбиты в гранитных квадратах и овалах. Со стародавних времен въезд во двор этого дома ограничивали запрещающие знаки, в обиходе именуемые кирпичами. Но Филиппыч знал, кому можно проезжать под знаком, а кому нельзя.

Во дворе шел ремонт, неистово стучал дизель, лежали огромные кучи строительного мусора.

— Вон десятый подъезд, — сказал всезнающий Филиппыч и точно подогнал машину к нужной двери.

— Все ты знаешь, Филиппыч, — улыбнулся Вадим.

— Здесь раньше наш начальник главка жил.

— Это когда раньше? — хитро поинтересовался Калугин.

— Когда вас, товарищ подполковник, еще в проекте не было.

Со старшими офицерами Филиппыч всегда говорил на «вы».

Вадим вылез из машины.

— Мне пойти с вами, Вадим Николаевич? — поинтересовался Калугин.

— Не стоит, Игорь, думаю, что вдова профессора Суханова в данный момент не стоит с обрезом у дверей.

Вадим вошел в подъезд. В вестибюле как признак былой респектабельности висели электрические часы. Они навечно показывали одиннадцать часов. Вадим автоматически взглянул на свои. Было 15.25.

У дверей с медной табличкой «Профессор Суханов» он позвонил. Ему открыла невысокая женщина в темно-синем костюме джерси. На лацкане висел орден Ленина.

— Добрый день! Моя фамилия Орлов. Я договаривался с вами по телефону.

— Доктор биологических наук Суханова Надежда Павловна. Вы из милиции?

— Да.

— Проходите, товарищ Орлов.

— Меня зовут Вадим Николаевич, Надежда Павловна.

Они вошли в огромную, как показалось Вадиму, гостиную. Потом он понял, почему комната представилась ему такой большой. В ней почти не было мебели. Стол посередине, шесть стульев, низкий поставец для посуды у стены, старинные часы в углу. Они отбили полчаса, как будто здороваясь с ним. Звук их был мягок и ненавязчив. На стенах висело несколько картин русских мастеров, но кого именно, Вадим так и не узнал, он был не силен в живописи.

— Садитесь, Вадим Николаевич.

— Спасибо.

— Вы пришли по поводу Вали?

Она спросила именно Валю, а не сына. Спросила таким тоном, будто Суханов вот-вот войдет в эту комнату.

— Да, Надежда Павловна.

— Что вы хотите о нем узнать?

— Все.

— Это слишком неконкретно. Для чего это вам?

— Я смотрел дело по обвинению вашего сына, оно оставило у меня двойственное впечатление.

— Вы верите в виновность Вали?

— А вы?

— Я нет.

— Так почему же вы не подали ни одной кассационной жалобы?

— Валя запретил мне это делать.

— А почему?

— Он просто запретил.

— Надежда Павловна, я юрист, а наша наука, как ни странно, весьма точная. Ответьте мне, как попали к вашему сыну картины и иконы, украденные у академика Муравьева?

— Меня тогда не было в Москве. Я работала в нашем Новосибирском отделении. Сын ничего не сообщил мне о случившемся.

— Странно.

— Что странно?

— Да так, мысли вслух.

— Что вас еще интересует? — резко спросила Суханова.

— Откуда взялись дома семь тысяч?

— Это мои деньги, я оставила их Вале на машину. Вы мне поверите на слово или принести сберкнижку?

— Лучше сберкнижку.

Суханова встала, вышла в другую комнату. Через несколько минут она вернулась и протянула Вадиму сберкнижку.

— Не смущайтесь, смотрите, у нас честные деньги. Могу отчитаться перед вашей наукой за каждую копейку.

Вадим раскрыл книжку и сразу увидел в графе «расход» сумму семь тысяч. И чисто увидел, и год.

— Пойдемте, я покажу его комнату.

Они вышли в коридор, и хозяйка открыла одну из дверей. У Валентина Суханова была прекрасная светлая комната. Солнце врывалось в нее и сверкало на кубках и медалях, навалом лежавших и стоявших в застекленном стеллаже. Мебель здесь была под стать солнцу, светло-желтая современная, легкая на вид и удобная. На стенах летели куда-то гоночные машины неведомых Орлову марок.