Здесь два быстрых одинаковых «па» взрывают строку, делают ее еще более звучной (соответствуя грохоту бронзовых копыт).
Некоторые улицы С.-Петербурга были замощены булыжником, другие засыпаны щебнем. Мостовые, состоящие из шестиугольных сосновых блоков, подогнанных со столярной точностью, появились около 1830 г.
6 Отступник бурных наслаждений. Нечто подобное наш поэт писал (в конце августа 1820 г., в Гурзуфе, Крым) также о безымянном русском аристократе, герое «Кавказского пленника»: «отступник света», найдя измену в сердцах друзей, осознал безумие любовных мечтаний и (строки 75–76),
Наскуча жертвой быть привычнойДавно презренной суеты,
отправился на далекий Кавказ (окрестности Пятигорска— единственный кавказский регион, который Пушкин знал тогда) в байроническом стремлении к внутренней «свободе», где обрел вместо этого плен. Он — смутный и наивный прототип Онегина.
XLIV
И снова преданный бездѣлью, Томясь душевной пустотой Усѣлся онъ съ похвальной цѣлью 4 Себѣ присвоить умъ чужой; Отрядомъ книгъ уставилъ полку, Читалъ, читалъ, а все безъ толку: Тамъ скука, тамъ обманъ и бредъ; 8 Въ томъ совѣсти, въ томъ смысла нѣтъ; На всѣхъ различныя вериги; И устарѣла старина, И старымъ бредитъ новизна.12 Какъ женщинъ, онъ оставилъ книги, И полку, съ пыльной ихъ семьей, Задернулъ траурной тафтой.
2 душевной пустотой. Ср.: «…моя жизнь ужасно пуста» (письмо Байрона Р. Ч. Далласу от 7 сент. 1811 г.).
4 Себе присвоить ум чужой. Шаблонная формула того времени. Ср.: Мэтью Льюис, «Монах» (1796), гл. 9: «Не в силах вынести это состояние неопределенности, [Амбросио] пытался отвлечься от него, заменив свои мысли мыслями других».
7 обман. Это — не чарующий «обман» (иллюзия) любимых романов Татьяны, но дешевая ложь модных философий и политических партий.
12–14 С этой маленькой профессиональной репликой «в сторону» снова появляется второй основной персонаж главы Первой, Пушкин; он, а не Онегин, критикует современную литературу в XLIV строфе; и с XLV до последней (LX) строфы этой главы, за исключением LI–LV (но и здесь голос Пушкина слышен в первых двух строфах), он будет доминировать.
XLV
Условій свѣта свергнувъ бремя, Какъ онъ отставъ отъ суеты, Съ нимъ подружился я въ то время. 4 Мнѣ нравились его черты, Мечтамъ невольная преданность, Неподражательная странность И рѣзкій, охлажденный умъ. 8 Я былъ озлобленъ, онъ угрюмъ; Страстей игру мы знали оба: Томила жизнь обоихъ насъ; Въ обоихъ сердца жаръ погасъ;12 Обоихъ ожидала злоба Слѣпой Фортуны и людей На самомъ утрѣ нашихъ дней.
Эта и следующая строфы переставлены местами в издании первой главы 1825 г.
2 суеты. Слово «суета», как оно использовано здесь, подразумевает сочетание беспокойства из-за пустяков, суматохи, поглощенности земными интересами, тщеславия и пустой парадности. Ныне оно, главным образом, применяется в первом значении, за исключением крылатой фразы «суета сует» (лат. «vanitas vanitatum»). Пушкин и другие русские поэты его времени имели романтическое пристрастие к тому значению слова «суета», которое соответствует вордсвортовской «светской лихорадке» и «возбуждению и суматохе света» у Колриджа. Прилагательное, отражающее первое значение слова, — «суетливый», а отражающее второе значение — «суетный».
3 С ним подружился я в то время. В черновике (тетрадь 2369, л. 17 об.) как раз под этой строкой Пушкин набросал чернилами свой слегка похожий на обезьяний профиль, с длинной верхней губой, острым носом и загнутой вверх ноздрей (немного напоминающими рукописную букву h или перевернутую вверх ногами цифру 7), которые он выделял как ключевые черты своих автопортретов. Воротник его батистовой рубашки английского фасона сильно накрахмален и выглядит как шоры, с мысиками, направленными вверх, и широким промежутком посередине. Его волосы коротко острижены. Подобные рисунки (утверждает Эфрос, с. 232) находятся также на л. 36 и 36 об. той же тетради (черновики Второй главы, XXVII и XXIX–XXX).
4 черты. Галлицизм «ses traits».
5 Мечтам невольная преданность. [Заметьте устарелое ударение на «-дан», вместо современного «пре-»]. Ср.: глава Седьмая, XXII, 12 (Мечтанью преданной безмерно).
Онегинская мечтательность производит впечатление эгоцентричной и бесплодной, в противоположность теплой «Schwärmerei» <«мечтательности» — нем.> Ленского (см. коммент. к главе Второй, XIII, 5–7). О чем мечтал Онегин в 1820 г., мы ничего не знаем, но это нас и не заботит (русские комментаторы уповали на то, что эти мечты связаны с «политико-экономическими темами»); но что тут должен быть какой-то многообещающий и фантастический след к разгадке этих мечтаний, запоздало подсказывает одна из самых великих и наиболее художественных строф романа, а именно строфа XXXVII главы Восьмой, в которой Онегин размышляет о всем своем прошлом.
6 странность. «Странный». Это точный эквивалент французских «bizarrerie», «bizarre», столь упорно употреблявшихся французскими романистами конца восемнадцатого — начала девятнадцатого столетия для характеристики своих привлекательно причудливых героев. Пушкин использует этот эпитет как по отношению к Онегину, так и по отношению к Ленскому (ср. глава Вторая, VI, 11–12; по-французски это было бы: «un tempérament ardent et assez bizarre»).
Подведем итог: «молодой повеса» строфы II сейчас изображен уже вполне отчетливо. Симпатичный малый, который (хотя он крайне далек от поэзии и начисто лишен творческих способностей) в действительности больше зависит от «мечтаний» (нетривиального представления о жизни, упрямого следования идеалам, обреченных на неудачу амбиций), чем от рассудка; необычайно странный — хотя эта странность так и не раскрыта читателю в прямом описании или как-либо иначе; одаренный острым, холодным умом — возможно, более высокого и зрелого типа, чем тот, который обнаруживается в брутальной вульгарности его слов Ленскому в главе Третьей, V, угрюмый, задумчивый, разочарованный (скорее, чем озлобленный); еще молодой, но уже весьма опытный по части «страстей»; чувствительный, независимый молодой человек, отвергнутый — или находящийся на грани отвержения — Фортуной и Человечеством.
Пушкин в этот период своей жизни, к которому он ретроспективно отнес встречу с созданным героем (представленным как преследуемый некими неведомыми силами, из коих наиболее ясны бессердечные любовницы и старомодные противники романтических веяний), имел некоторые проблемы с политической полицией из-за некоторых своих антидеспотических (но не прореволюционных, вопреки почти всеобщей убежденности в этом), широко циркулировавших в списках стихотворений, и вскоре (в начале мая 1820 г.) был выслан в южную ссылку.
Строфа XLV является одной из важнейших в этой главе. Здесь мы узнаем, каким двадцатичетырехлетний Пушкин (родившийся в 1799 г.) видел своего двадцатичетырехлетнего героя (родившегося в 1795 г.). Это не только сжатое описание онегинской натуры (все дальнейшие ключи к ней в романе, — который займет пять лет жизни Онегина, 1820–25, и восемь лет работы Пушкина, 1823–31, — либо повторения с вариациями, либо медленное, призрачное расщепление прямого значения). В этой строфе происходит также контакт Онегина с другим важнейшим персонажем главы — Пушкиным, персонажем, постепенно созданным посредством предшествующих постоянных отступлений или коротких вставных замечаний — ностальгических жалоб, чувственных восторгов, горьких воспоминаний, профессиональных ремарок и добродушных подшучиваний:
II, 5–14; V, 1–4; VIII, 12–14 (в свете авторского примеч. 1); XVIII, XIX, XX (Пушкин догоняет своего героя и первым приходит в театр, как первым придет и на бал в XXVII); авторское примеч. 5 к XXI, 13–14; XXVI (к которой исподволь подводили три предшествующие строфы); XXVII (ср. XX); XXX, XXXI, XXXII, XXXIII, XXXIV (бальный зал и ностальгическое отступление о «ножках», развивающее ностальгическую тему балета из XIX, XX); XLII (и авторское примеч. 7 к ней); XLIII, 12–14.