Свят почесал переносицу.
Дело нравилось ему еще меньше, чем прежде.
— И что мне делать?
— Свою работу. Выясни, кто имел связь с Войтюковым, а дальше разберемся мы.
— А дива?
— Что дива?
— С нею что?
— Ничего, — Казимир Витольдович ослабил давление, и пташка встрепенулась. — Если получится контакт наладить, то отлично. Если выйдет завязать какие отношения…
— Какие?
— Любые, Святушка. Совершенно любые. Даже если она позволит тебе сидеть за одним с собой столом, это будет уже много… и тут уж послушай совет старого человека. Не лги. Ложь они чуют.
С этим Свят согласился.
Птичка крутила крохотной головой. Поблескивали глазки ее. Приоткрылся желтый клюв, но не донеслось ни звука. А Свят выдержал блеклый взгляд, и силу, в нем скрытую, и… промолчал.
…подарок старой ведьмы он спрятал под подушкой. Возможно потом, когда он окончательно разберется с происходящим, он отдаст его диве.
Ей нужнее.
А пока…
Пока он и вправду будет делать то, чему обучен.
Глава 17
Глава 17
Ниночка жевала эклер и думала о жизни. Не то чтобы ей думалось что-то конкретное… день с утра не заладился.
Во-первых, она проспала.
Во-вторых, ванна оказалась занята сестрицами, которые, словно издеваясь, возились в ней дольше обыкновенного. Прихорашивались. Старшая напялила уродливое черное платье, а лицо набелила до того, что казалось оно маскою.
— Страх какой, — так и сказала ей Ниночка, за что удостоилась презрительного взгляда, будто это она виновата, что у Виктории вкус напрочь отсутствует.
И сестрица ее не лучше.
Это желтое платье с таким количеством оборок делало ее похожей на… на что—то там делало. Была б Ниночка в настроении, она бы придумала.
Но настроения не было.
И эклер не помог.
Или все—таки…
…бежать пришлось, а потом еще извиняться, лепетать, что, мол, опоздала, проспала… тьфу… оправдывающаяся ведьма выглядит глупо. И Нежинский, который театральным хозяйством заведовал, только хмурился и бровями шевелил.
К Ниночке у него претензий накопилось.
Ничего, скоро она покинет эту дыру, выучится, станет ведьмой, обзаведется клиентурой. Замуж выйдет…
Ниночка облизала пальцы и кривовато улыбнулась.
Почему-то мысль о замужестве больше не вдохновляла. И, что совсем уж странно, эклер не лез.
— Прелестница! — воскликнул кто-то за спиной, и Ниночка едва не подавилась масляным кремом. Поспешно отерла его, нацепила улыбку и повернулась к безумцу, вздумавшему встать между женщиной и ее эклером. — Ах, я вас только увидел, и сразу понял, что никогда-то прежде не видел подобного!
— Чего? — мрачно поинтересовалась Ниночка.
И взгляд на часы бросила превыразительный. Все ж до закрытия оставалось пятнадцать минут. И в другой день она бы уже закрылась, но сегодня поганец-Нежинский, которому явно хотелось пристроить на Ниночкино место кого-то из обильной своей родни, решил остаться. Сидит, небось, в подсобке, подслушивает.
И ладно бы только подслушивал, но ведь сегодня прямым текстом заявил, что Ниночку изведет.
Что выговор ей давно влепить нужно.
И влепит.
Если Ниночка повод даст.
Может, буфет ей более и не особо нужен, но выговор в трудовой тем паче без надобности. По-за такого выговора потом могут и в партию не принять, или еще чего хуже. А беспартийная ведьма доверия не внушает.
— Вас! — безумец глядел с тем восторгом, который почти примирил Ниночку с реальностью. — Простите… Сергей Путятин… слышали?
— Нет, — отрезала Ниночка. И пальцы облизала. И подумала, что эклер придется через кассу пробивать, ибо с Нежинского станется сверку провести, а сказке, что угостили ее благодарные клиенты, он не поверит.
— Чудесно! — почему-то обрадовался Путятин. — Позвольте угостить вас? Вы, наверное, устали…
— Чего надо? — в другой день Ниночка от угощения не отказалась бы…
…на приемке едва не выпустила из рук поднос со сдобой, и пара булок свалились-таки прямо под ноги Нежинскому. А он, вместо того, чтобы закрыть глаза да поднять — пол, между прочим, почти чистый, — велел булки эти провести, как проданные, за Ниночкин счет.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
После еще выговорил за заветрившуюся ветчину.
И за осетрину, которую не раскупили, позабывши, что Ниночка ее не хотела на реализацию брать, что не идет осетрина в обычные дни. Нет же, настоял. А теперь Ниночка виновата?
…хотя…
— Вы и только вы… моя муза… мое видение… я художник. Живописец. Из Москвы, — сказал он с придыханием и ручку-таки поцеловал, а Ниночка отметила, что живописец или нет, но руки у него гладкие, ногти подпиленные и даже лаком покрыты. Точно из Москвы. Местные скорее пальцы себе отгрызут, чем позволят этакое непотребство утворить.
И пахнет от него хорошо.
Куртка при нем кожаная, новая. Шарф шелковый и какой-то такой, разноцветный, что на ком другом этакое разноцветье выглядело бы дико, а ему ничего, идет.
Собою тоже… симпатичен, пожалуй.
Волос черный, вьющийся, легкая седина в нем придает должную солидность. Носатый. Глазастый. И глядит-то, глядит… не знала бы Ниночка мужчин так хорошо, точно бы решила, что влюбился. Но нет, мужчин она знала, а потому изначальная подозрительность лишь выросла.
Окрепла даже.
— Я вас прошу… я просто умоляю… будьте моей музой! — воскликнул художник из Москвы, которого не понять, каким ветром в провинцию занесло и именно к Ниночке.
— Это как?
— Я хочу написать ваш портрет. В образе… юная неискушенная ведьма!
Нежинский отчетливо хмыкнул из подсобки. А вот и зря… может, Ниночка уже не юная и давно даже искушенная, но ведь ведьма же.
— Голой не буду.
— И не надо, что вы, я против пошлости в искусстве. У меня здесь своя студия… снял у друга… всего несколько сеансов.
— Сто рублей, — сказала Ниночка, которая вот совершенно не поверила. Во всяком случае в то, которое про пошлость.
— Согласен!
— За один, — спохватилась она. И Нежинский закашлялся. А что он думал? Ниночка вон, почитай уволилась, а жить-то на что-то да надо.
— С-согласен, — слегка замявшись, ответил художник.
Вот и чудесно. А там дальше Ниночка приглядится и поймет, откуда он такой распрекрасный появился и чего на самом деле от нее хочет.
Хотя…
Тут понятно.
Все они одного хотят. И отнюдь не эклеров.
Виктория мрачно поглядывала на сестру, которая щебетала с посетителем. И ладно бы просто щебетала, так ведь вилась вокруг несчастного, то наклонялась, то касалась руки, то вдруг смеяться начинала громко, привлекая вовсе ненужное внимание.
Всегда она так.
— …а еще, представляете… — громкий голосок Мирки взрезал библиотечную тишину, что нож консервную банку.
Консервов надо будет прикупить. Говорят, в гастроном нынче неплохие подвезли и в таких количествах, что хватит всем.
— …и она мне…
Мирка бросила быстрый взгляд на Викторию и заговорила тише, наклонившись к самому уху несчастного, который ее слушал.
Еще один командировочный. Этих Виктория научилась узнавать с первого взгляда по некоторой растерянности и обыкновенной неухоженности, возникающей, когда мужчина, по своей ли воле или нет, но сбегает из-под женской опеки.
Женатый?
Или все-таки… паспорт он предъявил, а на женатого Мирка время тратить не стала бы. Она, несмотря на всю придурь, в данном вопросе проявляла редкостную принципиальность.
Мужчина — высокий стройный брюнет с лукавым взглядом — ее, конечно, слушал и кивал в нужных местах, что указывало на немалый жизненный опыт, но сам глядел на Мирку без восторга.
Скорее мерещилось во взгляде его нечто этакое, оценивающее.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Предупредить?
Виктория подхватила стопку учебников, оставленных студентами. Уносить в хранилище она не собиралась — смысла нет, после обеда опять явятся, а вот убрать на нижние полки, специально освобожденные ею для таких вот случаев, следует.