Читать интересную книгу Полет на месте - Яан Кросс

«Хотя и он был господин в возрасте, уж точно за шестьдесят, с фигурой довольно миниатюрной, но с претензиями весьма тонкого специалиста — какие нужны стаканы и какие ножи–вилки и к а к они должны располагаться по отношению к тарелке. За двадцать лет житья в Эстонии он выучил почти безупречно эстонский язык и использовал его в комнате для персонала (когда Аули там не было), шепча о приключениях в борделях Будапешта, Варшавы, Берлина и Риги с начала века до окончания Первой мировой войны. Ближе к нам эти приключения ни в пространстве, ни во времени не приближались».

И далее Улло назвал бухгалтера Хальясте, которого я уже упоминал. Был и младший бухгалтер (тоже мужского пола). Улло сказал: «Не помню, Каськ или Тедер, должно быть, что–то среднее между ними, и затем курьеры — тот самый Яко, например… да-а». С уже знакомым нам младшим служащим Государственной канцелярии Яко произошла какая–то темная историйка. Когда Улло только начал там работать, под присмотром Яко был также маленький склад товаров внутреннего потребления, в котором можно было найти несколько бутылок виски «White Horse», несколько пачек «Camel», коробки «Memphis» и сифоны содовой, которую время от времени заменяли свежей водой. Причем ключ от шкафа Яко носил в кармане жилета, так полагалось ему по штату. Затем кто–то подверг запасы ревизии и обнаружил, что кое–какие предметы, которые непременно должны были находиться в шкафу, отсутствовали. Тилгре приказал послать к нему Яко, устроил ему — вероятно, все же с глазу на глаз — выволочку, Бог знает, по делу или без оного. Затем вызвал к себе в кабинет Улло — к вящей его неловкости, — поманил к столу, у которого уже стоял Яко, и велел ему передать Улло ключ, предмет его гордости и знак доверия. При этом веснушки у Тилгре на щеках потемнели от гнева, он пробормотал:

«Ну знаете, милостивый господин, ежели даже на т а к о м уровне…»

Улло рассказывал почти пятьдесят лет спустя, усмехаясь: «Я не понял тогда, какой уровень господин майор имел в виду… Однако последствия все же не были столь непоправимы, как можно было ожидать. Яко не уволили. Он был просто понижен — до курьера. И то временно. Курьеров для случайных и более или менее постоянных поручений было трое или четверо. Но по именам я их не помню, кроме одного — Сээпере, боксера. Кажется, полусреднего веса и будто бы кандидата в мастера Европы или что–то вроде этого. Который двадцать лет спустя закончил свою карьеру профессионалом чуть ли не в Аргентине… Так что спрашивается: разве не возникает ощущения, что тогдашняя власть — власть Ээнпалу и Улуотса — создавала для себя силовую защиту? Я, конечно, утверждаю, что ни в малейшей степени. И в то же время: а почему бы нет? Эта мысль совершенно логична: сосредоточить физически сильных молодых людей поблизости от помещений с начальством, порой нуждающимся в защите. Было бы даже странно, если бы такая мысль у одного из тогдашних вождей не промелькнула в голове. Хотя бы у самого Ээнпалу. Но в любом случае как второстепенная мысль. Третьестепенная. Причем главной мыслью было, конечно же, предоставить перспективным молодым спортсменам лучшие условия для жилья и особенно для тренировок. Во имя развития национального спорта. Да–да, — Улло воодушевился и даже вскочил с места. — Именно так, а вовсе не ради создания каких–то тайных фашистских ударных отрядов…»

У меня же из списка его сослуживцев остался только один, о котором он просил упомянуть: портье Государственной канцелярии господин Тохвер. И мне действительно нечего о нем сказать, могу лишь упомянуть. Или все–таки? Стоп–стоп–стоп. Замечаю на полях своих заметок, к его имени я приписал с восклицательным знаком прозвище Бисмарк! И в связи с этим мне вспоминается комментарий Улло десятилетней давности: этот портье обладал самой представительной внешностью во всей Госканцелярии. Самой представительной даже на фоне трех последних премьер–министров. В связи с чем я и написал в свое время на полях: «Бисмарк». Имея в виду старого господина портье из Тартуского университета… Прозвищем которого, и весьма метким, было, как известно, Бисмарк, и о невероятной схожести которого с ректором университета ходили анекдоты, вплоть до прихода нового ректора Йохана Кыпу. Лишь тогда Бисмарк окончательно ретировался на место портье.

Такие вот славные демократические традиции. И Улло добавил: «Из этих самых традиций, если хочешь, состоял весь мой опыт работы в Государственной канцелярии. Ибо в традиционных, чуть ли не легендарных историях не должен отсутствовать (и чем более героична, то есть более эгоцентрична, история, тем более голозадой она становится) конфликт между опасной и несправедливой властью и маленьким крепким и смышленым «я», конфликт, который разрешается всегда, как мы знаем, в пользу последнего».

Улло оживился:

«У меня в бытность пребывания там двух министров было даже три таких конфликта. Первые два произошли одновременно на юбилее Ээнпалу, и оба, ни дать ни взять, именно такие, как полагается по традиции: пустяковые и выставляющие противника в смешном свете. Однако в ситуации маленького героя, то бишь меня, победительные и если не обещающие полцарства, то по меньшей мере четверть его».

Он продолжал:

«День рождения Ээнпалу был 28 мая. Празднество в помещениях Государственной канцелярии для своих проводили в последний день мая, и вдобавок к своим в узком смысле этого слова были приглашены с десяток человек из парламента. Плюс господа, о которых я сейчас упомяну.

Напитков было с избытком, и на некоторых господах это не замедлило сказаться. Но, кстати, отнюдь не на самом министре. Так что слухи о его приверженности к алкоголю в последние годы правления сильно преувеличены. Примерно как — по его словам — давний слух о смерти Марка Твена. Премьер–министр держался до конца, то есть до двух часов ночи, безупречно. Первый, кто после полуночи опасно закачался, был комендант дворца полковник Канеп. Террас подозвал меня к себе взмахом руки и попросил вывести полковника через двор. Квартира Канепа находилась там же, в западном крыле. Язык полковника для точной артикуляции был слишком тяжел, но он объявил мне, взяв себя в руки:

«Нет — ззнаете ли, если бы вы были ххотя бы ммайор — или, ччерт, ххотя бы капитан — что из того, что вы действуете по приказу Тетерраса. А он кто такой? Всего–навсего лейтенант…»

Что я должен был делать? Разъярился на свою беспомощность. И решил продолжать в духе безнадежного блефа:

«Господин полковник — как знать (этот промежуточный вопрос я произнес так неопределенно, как только мог, и, очевидно, он пролетел мимо его ушей — чего я и добивался) — как знать — может, я состою в Таллиннской ложе вольных каменщиков и имею звание полковника–лейтенанта?.. (Хотя там, кажется, были не воинские звания, а мастера, подмастерья и ученики, но они в данном случае не звучали бы — а «полковник–лейтенант» произвел впечатление.)

Он метнул на меня злобный взгляд: «Ну — черт с вами. Пошли. Поддержите меня немного…»

Мы пересекли, слегка покачиваясь, под светлым весенним небом дворцовый двор, и на пороге его квартиры я сдал полковника домашним.

Когда вернулся в Государственную канцелярию, Террас встречал меня в дверях: «Доставьте советника Клесмента домой в Кадриорг. Машина подана».

Советник правительства Клесмент, один из основных авторов конституции Пятса, был среди правительственных юристов, по общему мнению, самой светлой головой. До меня доходили слухи, что он попивает, однако пьяницей, по–моему, все же не был. Но на этот раз он крепко поддал. Так что мне с трудом удалось уговорить его спуститься с лестницы и подойти к автомобилю. Еле–еле я запихал господина советника в машину. Мы спустились по Комендантской улице с Вышгорода, затем поехали по бульвару Каарли и свернули налево. Советник правительства дремал, и все казалось в ажуре. А затем — в один момент — разлепил глаза и воскликнул: «Стоп–стоп–стоп… — так что водитель замедлил ход. — Я тут сойду… Если хотите, давайте со мной, — предложил он мне. — Я в «Глорию»… Стооп!»

Я сказал водителю: «Езжайте дальше!» И шофер послушался. Когда машина прибавила скорость, мне не нужно было удерживать своего подопечного силой. Но когда мы доехали до улицы Палли, он отказался выходить. Был он невысокий, но дородный мужчина, и если б не под градусом, у меня возникли бы проблемы. Хотя повозиться все равно пришлось. Наконец он очутился у двери своего дома, где принялся громко выражать мне свою неприязнь, пока дверь не открылась и я не вручил его супруге.

На следующее утро и в дальнейшем полковник Канен полностью игнорировал ночной инцидент. Однако советник правительства Клесмент, явившись на работу в девять утра свеженький, вызвал меня к себе. Извинился. Дескать, он точно не помнит, как вел себя прошлой ночью, но догадывается, что не лучшим образом. И просит не принимать это близко к сердцу… Я заверил его, что он ничего предосудительного той ночью не сделал и что не стоит об этом говорить. После чего он отпустил меня, но на пороге окликнул: