окна, правая рука у него будет забинтована. По этой руке ты его узнаешь. Хорошенько в поезде рассмотри его, но только незаметно. Сама ты в дороге будешь любоваться вот этим. — Он кивнул на аттестат зрелости, который Марушка осторожно держала в руке. — Он выйдет за одну остановку до тебя и будет ждать на развилке дорог, пока совсем не стемнеет.
Йожка замолчал, затем провел рукой по покрасневшим глазам и прерывисто вздохнул.
— Совсем ни на что не остается времени. Короче говоря, ты все должна сделать сама. Но я верю, что если ты смогла сдать экзамен на аттестат зрелости, то это задание не будет для тебя трудным.
На землю опустилась ночь — последняя ночь мая. Ночь, тишину которой разрывал злобный лай служебных собак.
Франция находилась на грани падения.
Немецкая военная машина захватила Данию и Норвегию, овладела Голландией, Бельгией и Люксембургом. Кроваво-красные флаги со свастикой развевались во всех государствах от Северного полярного круга до Бискайского залива. Коварный фашистский хищник приготовился к прыжку.
— Wir fahren gegen England![18]
Самоуверенность нацистов росла день ото дня.
— Где сейчас развевается флаг со свастикой, там он будет развеваться всегда! — заявляли они.
Майскими ночами цвел папоротник. Где-то в глубине темного леса, потихоньку, скрытно. Марушка всматривалась в темноту. Она была уверена, что, если бы ей удалось найти цветок папоротника, исполнилось бы любое ее желание.
Стволы сосен взметнулись к темному небу. Было безветренно, ни одна ветка не шелохнется. В густых ольховых зарослях у ручья пискнула спросонья птица, и снова воцарилась тишина, нарушаемая время от времени слабым треском веточек под ногами Марушки. Сюда уже не доносился лай из псарни у шлагбаума. Девушка, спешившая на свидание с незнакомым мужчиной, слышала лишь биение собственного сердца.
Нет, она не боялась, а, скорее, волновалась. И от волнения ускорялся бег крови в жилах и стучало в висках. В нескольких метрах от нее, у самой земли, что-то забелело. Марушка затаила дыхание.
Цветок папоротника…
— Хоть сегодня и полнолуние, но в двух шагах ничего не видно, — прозвучал приглушенный мужской голос.
— Это потому, что… что облачно, — шепотом выдавила из себя Марушка дрогнувшим голосом.
Так резко прозвучал голос мужчины, что она едва не забыла ответ на пароль.
С земли поднялся мужчина и подал Марушке перевязанную руку. Вот оно что! Повязку на его руке она приняла за цветок папоротника.
— Вы храбрая девушка, — улыбнулся он ей.
Они шли молча — впереди Марушка, а за ней мужчина.
И снова тишина, время от времени нарушаемая лишь треском веток. После получаса ходьбы Марушка остановилась и повернулась к незнакомцу:
— Мы в Словакии, теперь уже идите один, — и показала ему дорогу. — Заблудиться вы не можете, держитесь все время вдоль ручья. А в Мияве, вы уж знаете…
— Знаю, — кивнул мужчина и снова повторил: — Вы храбрая девушка.
Марушка подала ему руку.
— Вы сегодня сдали экзамен на аттестат зрелости?
Марушка подтвердила.
— Желаю вам большого счастья и успехов во всех дальнейших испытаниях. — Он пожал ей руку и взволнованным голосом добавил: — Спасибо вам!
Марушка некоторое время смотрела ему вслед. Белая повязка на его руке была видна в темноте еще какое-то время и наконец исчезла.
Цветок папоротника…
Нет никаких волшебных цветов, приносящих счастье! Есть лишь суровая, безутешная действительность, есть слабые люди, ищущие ради утешения четырехлистник в траве или цветущий папоротник. Ради утешения и счастья.
Но ведь счастье нужно добыть самому, добыть в борьбе. Потому что только борьба может вернуть потерянное, только борьба вновь принесет свободу и независимость.
Но это будет нелегким и непростым делом. Нас еще ждет много испытаний, гораздо более сложных, чем сегодня.
Испытаний на зрелость.
23
«Любимый, любимый, любимый! Мне так грустно! Когда я представляю себе разделяющее нас расстояние, разлуку, то сердце сжимается от болезненного, отчаянного желания быть рядом с тобой. Расцветает первая ночь… Боже мой, как она тяжела! Любимый мой, приди, обласкай, убаюкай меня!..»
Перед ее глазами одна за другой мелькали фигуры людей, с которыми она рано утром прощалась во Врбовцах. Мать, бегающая с места на место и непрестанно затягивающая под подбородком узел платка, чтобы скрыть волнение. Отец, серьезный и молчаливый, с форменной железнодорожной фуражкой в руке. Растерянная бабушка, словно не понимающая, что эта девушка уже действительно стала взрослой и теперь будет жить одна среди чужих. Тетя Маруша, с большими глазами на исхудавшем лице, наблюдающая всю эту суету перед отъездом Марушки и в душе молившаяся за ребенка, покидающего родное гнездо. И наконец, пятнадцатилетняя Бетушка с прелестным кукольным личиком. Бетушка доехала с сестрой до самого Брно и там еще помогла ей погрузить в автобус чемоданы. В Веверска-Битишку Марушка уже поехала одна, сохраняя в сердце образ милого, чья фотография стояла на столе у ее постели.
На улице шел дождь. Была неприветливая последняя ночь июля 1940 года.
— Ну, знаете, в такое время и писать кавалеру! — пропищала бледненькая брюнетка на соседней постели.
— А почему бы и нет? — сонным голосом отозвалась другая. — Она хочет его покрепче заарканить.
Первая с отвращением повернулась на бок:
— А по мне, лучше лежать на животе и ногами бить себя по заду.
— Ты можешь себе это позволить: у тебя туберкулез, и тебя не заберут в рейх, — донеслось из противоположного угла, утопавшего в темноте.
— Девчонки, кончайте треп и спите, иначе сюда прибежит старуха и будет скандал!
Марушке, привыкшей к приятному моравско-словацкому говору, каждое слово врезалось в сердце, будто осколок. Ей так было нужно одиночество, в котором она могла бы укрыться со своими чувствами, со своими воспоминаниями о Юле! Никто третий в их мир не войдет, каждый будет нарушителем, чужаком.
Чем больше она удалялась от своего любимого, тем сильнее чувствовала себя привязанной к нему. В полдень она сошла с автобуса, поставила чемоданы на землю и осмотрела тихую площадь.
Из пекарни вышел молодой немецкий солдат:
— Eine Dame muss man entlasten?[19]
Со стыдливой улыбкой он взял ее чемоданы. В нацистской форме он выглядел беспомощно и смешно.
«Хочешь помочь женщине нести тяжесть, кавалер, а твои соплеменники между тем отправляют женщин покоренных народов в рейх на принудительные работы», — с ненавистью думала Марушка, идя по изрытой площади мимо городских весов.
— Я тоже славянин, — сказал молодой солдат, пытаясь нарушить затянувшееся напряженное молчание, когда они проходили около церкви.
Марушка только сжала губы. «Тем хуже для тебя», — подумала она, ища между низенькими домиками здание школы. Ее взгляд упал на двухэтажный дом.
«Частная языковая школа Академического общества» — гласила надпись