Читать интересную книгу О начале человеческой истории - Борис Поршнев

Первостепенное научное значение имеют экспериментальные исследования процессов «внутренней речи» с помощью тонкой электрической аппаратуры: при решении задач в уме, припоминании стихов, при мысленной реакции на заданный вопрос, на слово[108]. Глубочайшая генетическая связь мышления с речевой деятельностью выявляется и такими экспериментально установленными фактами, как соучастие в актах мышления дыхательной активности (компонента речевой деятельности)[109], как затруднённость или невозможность акта мышления при зажатом (ущемлённом) языке.

На симпозиуме по проблеме сознания, происходившем в Москве в 1967 г., некоторые участники (А. С. Дмитриев, И. Б. Михайлова) доказывали, что основой человеческого сознания, его субстратом, его первой специфической особенностью является вторая сигнальная система, речь, язык. В заключительном слове А. Н. Леонтьев выразил аналогичную мысль: «Сознанное есть всегда также словесно означенное, а сам язык выступает как необходимое условие, как субстрат сознания»[110]. Но это означает, что вообще психика человека базируется на его речевой функции. Сознательные (произвольные) действия, избирательное запоминание, произвольное внимание, выбор, воля — психические явления, всё более поддающиеся научному анализу, если речевое общение людей берётся как его исходный пункт.

Взять к примеру человеческую память — феномен избирательного запоминания, забывания и воспоминания. Правда, сейчас в научной литературе о памяти накопилось огромное недоразумение. Выдающиеся исследования П. П. Блонского и других[111] блестяще доказали, что явление памяти присуще только и исключительно человеку, так как связано с самыми высшими психическими функциями, в том числе коренным образом с речью. А в то же время встречное движение научной мысли, с одной стороны, доказывает, что явление памяти базируется на нейронном уровне, в частности, связано со специальными — звёздчатыми — нейронами в мозге высших животных, а то сдвигает его и на молекулярный уровень, т. е. распространяет на всё живое, с другой стороны, распространяет в технике на всю сферу конструирования управляющих и счётно-решающих машин, употребляя выражения «запоминание», «запоминающее устройство». Здесь налицо не только справедливо отмеченное А. Н. Леонтьевым смешение разных уровней. Ничто не принуждает применять термин «память» к внечеловеческим уровням, т. е. за пределы его прямого смысла. Можно было бы легко подыскать для других уровней — нейронного, биомолекулярного, технико-кибернетического — другие термины. Но это словоупотребление выражает вполне сознательный и настойчивый антропоморфизм современной агенетической мысли. В этом нашли выражение временные затруднения прогресса познания человека и порожденная ими склонность к капитуляции — к возвещению, что никакой человеческой загадки на поверку вовсе и не оказалось, так как де всё одинаково на всех уровнях. На деле же, несомненно, человеческое забывание (торможение) и воспоминание лишь опираются на следовые явления в нейрофизиологическом смысле, но представляют собой совсем другой механизм: ни клетки, ни молекулы не могут помнить, забыть и снова вспомнить. Тем более кибернетическое «запоминающее устройство» не имеет ни малейшего отношения к памяти. Если же отбросить все эти аналогии, явление памяти предстаёт перед нами таким, каким описали его П. П. Блонский и другие психологи: не только так называемая вербальная память, связанная с речью, но всякая активная память, являющаяся продуктом активного внимания и самоприказа, в конечном же счёте и пассивная память, поскольку она связана с сознанием, является плодом той речевой среды, которая детерминирует все вообще психические функции мозга.

Пока мы говорим о так называемых высших функциях. Все они, в том числе мышление, являются производными от речевой функции. Не речь — орудие мышления (эта иллюзия долго мешала понять фундаментальное значение речи), но мышление — плод речи. Все высшие психические функции человека не гетерогенны, но гомогенны: они все — ветви и плоды одного дерева, ствол и корень которого — речь. Только это представление и открывает перспективу для развития монистической теории человеческой психики[112].

Однако для этого надо распространить тот же принцип речевой детерминированности на такие явления психики человека, как мир восприятия (приём информации из внешней среды) и на мир деятельности (воздействий на внешнюю среду). Только тогда не останется психологического полифункционализма, останется наука о единой человеческой психике при всей многогранности её проявлений.

Что касается «входа», то эта область психологических исследований переживает подлинную революцию. В старой классической психофизиологии дело выглядело довольно просто: оптические, акустические и прочие раздражения падают на соответствующие органы чувств — своего рода экраны; затем эти отпечатавшиеся образы передаются афферентными нервными путями в нижние отделы мозга, наконец, оттуда — в соответствующие зоны коры, которые в свою очередь как пассивный экран отпечатывают целые структуры или отдельные элементы внешнего мира, служащие основой для появления субъективных образов. Активный источник подачи информации — внешний мир, пассивный приёмник — нервная система и нижний этаж психики (ощущения, восприятие).

Но теперь ясно, что уже и на уровне животных это не так. На всех без изъятия афферентных, т. е. центростремительных, нервных путях обнаружены волокна обратного, т. е. центробежного, или нисходящего, характера, следовательно, ход информации с нервной периферии к центру корректируется, регулируется, настраивается из центра. А в центральных аппаратах, в коре головного мозга, благодаря успехам микроэлектродной техники, отводящей токи действия от отдельных нервных клеток — нейронов, выяснилась механика работы анализаторов, они могут дробить целые воспринимаемые образы на миллионы деталей, составных частей и могут подвижно соединять эти элементы — всё это благодаря наличию в центральной нервной системе разных групп высокоспециализированных нейронов. Одни реагируют только на крайне детальные свойства раздражителей, предельно «дробят» мир. Есть другие, мультимодальные нейроны, реагирующие сразу на многие раздражения, например, на любые зрительные или на приходящие из разных органов чувств раздражения — зрительные, слуховые, кожные, кинестетические, вестибулярные, они тем самым занимаются их склеиванием, сочетанием. Есть нейроны, которые реагируют исключительно на изменение прежде полученных сигналов, т. е. сопоставляют следы с новыми раздражениями и реагируют на «новизну» — на неузнавание. Вся эта гигантски сложная работа клеток мозга животного приводит не только к тому или иному двигательному рефлексу, но посылает возбуждающие или тормозящие сигналы на рецепторы. Рецепция, следовательно, есть не пассивное восприятие среды, а работа, деятельность нервной системы, в том числе периферийных её органов, например глазного яблока, зрачка, сетчатки[113].

У животных этот механизм служит в конечном счёте для того, чтобы привязать какой-либо данный раздражитель к тому или иному безусловному рефлексу, инстинкту или, напротив, отдифференцировать его от этого рефлекса. Узнать сигнал, частично изменившийся, но и не поддаться несущественному сходству, случайной смежности. У человека же этот механизм физиологии высшей нервной деятельности подчинён иной регуляции.

Огромную долю из числа наиболее капитальных достижений в современной психологии, в частности советской, составляют полученные доказательства активного характера отражения внешнего мира человеческой нервной системой. Нет и не может быть у человека тех пассивных ощущений и восприятия, какие рисовались некогда.

Разными путями различные направления и школы шли к этому общему пониманию материалистической теории отражения. Назовём, например, школу грузинских психологов, продолжающих исследования Д. Н. Узнадзе по явлению «установки». «В каждый данный момент, — по словам Д. Н. Узнадзе, — в психику действующего в определённых условиях субъекта проникает из окружающей среды и переживается с достаточной ясностью лишь то, что имеет место в русле его актуальной установки»[114]. Эта концепция нимало не расходится с материалистической теорией познания: если нет соответствующей ситуации вовне субъекта, как и если нет в нём самом более или менее соотносящейся с нею потребности, нет основания и для появления установки. Точно так же вполне материалистично и учение В. Н. Мясищева о «психологии отношений»: всякий нервно-психический процесс есть не только отражение явлений реального мира, но и отношение к ним, — единство отражения и отношения. Даже ощущение, хотя оно и представляет собой простейшую форму отражения, всё же является у человека неким отношением к отражаемой действительности. То или иное отношение человека к реальным явлениям, с которыми он имеет дело в процессе познания, оказывает существеннейшее влияние на характер и успешность отражения им внешнего мира[115].