Читать интересную книгу Власть Талисмана - Грэм Хэнкок

Почему воинствующее крыло одержало верх? Дрейк отвечает на собственный вопрос разновидностью тавтологии. Воинствующее крыло некогда многообразной христианской церкви одержало верх потому, что оно было воинствующим, и потому, что оно первым получило доступ к государственному механизму принуждения. В качестве простой и универсальной функции человеческой организации Дрейк полагает, что «в каждом массовом движении есть люди, которые готовы сосуществовать с представителями других убеждений и не рассматривают их как угрозу, которую нужно нейтрализовать».[456] Если механизм принуждения оказался в руках людей, не приемлющих инакомыслие, как это было в Риме в IV веке, то вскоре он неизбежно используется для насаждения единомыслия и единообразия че рез маргинализацию или уничтожение других религий. Но из-за расчетливой политики Константина, отказавшегося от гонений на язычников, догматические тенденции, существовавшие в католической церкви в первые несколько десятилетий ее власти, были направлены исключительно на борьбу с внутренней ересью. Это была борьба, которую церковь с целенаправленной жестокостью продолжила в XIII–XIV веках, когда она уничтожила катаров, и вела вплоть до XVII века, когда еретиков по всей Европе по-прежнему сжигали на кострах. Вполне возможно, что лишь благодаря этому раннему процессу дискриминации, обличения, терроризирования, наказаний и физического уничтожения внутренних соперников члены воинствующей фракции христианства смогли с самого начала четко определить собственные верования и убеждения. «Существование ереси нельзя рассматривать отдельно от существования самой церкви, — утверждает Зоэ Ольденбург, — они неразделимы. Догма всегда сопровождается ересью; с самого начала история христианской церкви представляла собой длинный список битв против различных ересей».[457]

«Низкозатратная» стратегия Константина, направленная на умиротворение воинствующих христиан, перед которыми он находился в долгу, и на большее единообразие среди разношерстных христианских сект (нечто соответствующее диктаторским замашкам любого энергичного римского императора), привела к непредвиденным и далеко идущим последствиям. До Константина существовало эклектичное поле христианства, в котором ни одна секта не обладала властью над любой другой, так как все они подвергались гонениям, после Константина это поле стремительно преобразилось и стало поляризованным. На одной стороне были епископы католической церкви, сторонники буквального толкования Священного Писания и воинствующие христиане, которых хотел умиротворить император. На другой стороне находились все остальные, имевшие другие мнения и религиозные убеждения. В результате после 326 года для того, чтобы стать «еретиком» и потерять свободу собраний, дом, собственность и саму жизнь, нужно было лишь высказать открытое несогласие с непогрешимыми высказываниями епископов, особенно верховного епископа римской церкви. Не случайно, что в 380-х годах императоры отказались от своего старинного титула Pontifex Maximus — высшего жреца римской государственной религии — и передали его папе.[458]

По сей день он остается официальным папским титулом.[459]

Жажда власти задолго до Константина

Мы не предполагаем, что воинствующий буквализм в христианской церкви был создан из-за желания Константина покарать еретиков, напротив, мощная буквалистская тенденция присутствовала в христианстве задолго до IV века — возможно, так же долго, как и любая из гностических сект, — и просто воспользовалась благоприятным моментом. Резкая смена курса, произошедшая во время правления Константина, впервые дала буквалистам власть, чтобы навязывать свои взгляды другим.

Из нашей современной перспективы видно, что они жаждали этого в течение столетий. Ясно также, что все эти годы они последовательно прибегали к эмоциональным аргументам и клеветническим обвинениям просто для того, чтобы посеять семена ненависти к своим оппонентам. Современные специалисты по дезинформации называют эту изощренную методику «черной пропагандой». Все в их поведении и риторике указывало на веру этих людей в то, что однажды они придут к власти и получат возможность навязывать свою волю другим — как это в. конце концов произошло при Константине — и что они немедленно воспользуются этой возможностью.

Рассмотрим, к примеру, слова блаженного Иринея, одного из великих обличителей христианских гностиков во II веке:

«Пусть те, кто позорят имя Творца… как это делают валентиниане и так называемые гностики, будут называемы прислужниками Сатаны всеми, кто чтит истинного Бога. Через них Сатана уже сейчас… возводит речи против Бога, который уготовил вечный огонь за всевозможное отступничество».[460]

С I по IV век можно найти немало примеров подобной риторики, часто доходившей до исступления и включавшей обвинения в людоедстве, половой распущенности, детских жертвоприношениях и т. д. Другая красноречивая подробность заключается в том, что еще до запрета гностицизма использовались способы для выявления посвященных-гностиков для возможных гонений в будущем. Поскольку адепты гностицизма обычно были вегетарианцами, испытанным методом определения их присутствия среди православных священников и монахов в Египте был обязательный для всех «мясной день», устраиваемый один раз в неделю.[461]

Историю пишут победители, а не побежденные, поэтому мы не знаем, приводили ли подобные уловки и обличительные кампании к вспышкам физического насилия против гностиков уже во II веке н. э., но мнение самих гностиков сохранилось в одном из текстов Наг Хаммади под названием «Второй трактат великого Сета», где, в частности, говорится:

«Когда мы покинули наш дом, спустились в этот мир и обрели мирское бытие в наших телах, мы были гонимы и ненавидимы не только невежественными людьми [язычниками], но и теми, кто выступал от имени Христа, поскольку они были пусты и не знали, кто они такие, словно тупые животные».[462]

Убийство невинных

Эдикт Константина от 324–326 годов, фрагмент которого приведен выше, дал воинствующим христианам то, чего они уже давно добивались, — власть государственного принуждения для гонений на своих старых противников, гностиков. Интересно отметить, что эдикт составлен в чрезвычайно агрессивной риторической форме, излюбленной среди воинствующих христиан. Как указывает Дрейк, император очень тщательно выбирал слова, когда называл верования гностиков «ядовитыми» — термин, уподоблявший самих гностиков ядовитым змеям. Сходным образом «… он сравнивает ересь с заразным заболеванием, способным поражать здоровые души. Такие образы имеют важное значение как ярлыки, которые служат для определения и осуждения отдельной группы, упрощая выявление ее членов, и для лишения их всех человеческих прав… Этот шаг, хотя и ограниченный по своему масштабу и продолжительности, открыл дверь для более обширных гонений, которые начались в конце столетия».[463]

Как и ожидалось, в последние десятилетия правления Константина воинствующие христиане стали пользоваться новой властью, полученной от него,[464] но сначала они делали это весьма осторожно, словно прощупывая возможное сопротивление.[465] При сыновьях Константина они значительно осмелели. За 15 лет, пока император Феодосий находился на троне (379–395), он превзошел всех своих предшественников, издав более 100 новых законов, направленных против гностиков, — законов, лишавших их собственности, свободы, а зачастую и жизни. Согласно этим законам, их дома и места для собраний подлежали конфискации, а книги — уничтожению.[466] Едва ли можно считать совпадением, что именно в этот период кодексы из библиотеки Наг Хаммади были спрятаны в Верхнем Египте в попытке спасти от гибели хотя бы часть знаний, и, хотя исторические хроники являются неполными, мы знаем, что в течение того же периода в Нижнем Египте антиеретический терроризм был развязан с благословения государства.

Матерн Сенегий, наместник императора Феодосия в Александрии с 387 по 388 год, прославился своими неустанными притеснениями и гонениями на еретиков и язычников.[467] В этом великом космополитическом городе, одной из первых цитаделей гностицизма, местный синкретический культ, посвященный богу Серапису (соединявшему черты двух древнеегипетских богов, Осириса и Аписа), издавна пользовался покровительством людей, занимавших разное положение в обществе и с различными религиозными убеждениями. Ученые считают, что христианские гностики могли принимать участие в мистериях Осириса в его воплощении Сераписа, «интерпретируя то, что они наблюдали, с христианских позиций».[468] Стоит упомянуть и о том, что некоторые секты александрийских гностиков пользовались статуями Сераписа — обычно изображаемого в виде бородатого мужчины в греческой хламиде, а не в египетском стиле — как символом Бога Доброты.[469] Такая гибкость и непредвзятость в поиске духовных истин была характерна для Александрии со времени ее основания почти 700 лет назад. Именно поэтому многие горожане, стоявшие на позициях веротерпимости и синкретизма, были потрясены, а потом и возмущены, когда Сенегий начал отдавать войска, которыми он командовал в качестве наместника — предположительно для защиты всех слоев общества, — в распоряжение христианской церкви, которая вела кампанию по отмене других религий.[470]