Читать интересную книгу В Афганистане, в «Черном тюльпане» - Геннадий Васильев

— Товарищ старшина, голова-а у вас, — льстил Матиевский, — как у министра…

По щекам у Матиевского растекались полосы грязи. Руки потрескались и покраснели от ледяной воды.

Шульгин укреплял на бруствере край палатки. Прижимал тяжелыми камнями. Обкладывал брезентовую ткань землей, пробивал шомполами к земле, как гвоздями. Когда они усядутся в окопе, палатка накроет их логово, спрячет от ветра, укроет от дождя. Окопная мудрость.

Булочка прикурил сигарету. Капли дождя тут же упали на сухое, зашипели, затушили тлеющий уголек.

— Туфу, ты! Какое мерзкое местечко. Ниже облаков дожди, выше облаков слякоть. Ты, замполит, не переживай, — Булочка снизил голос, наклонившись к Шульгину. — Не такая у тебя Елена Сергеевна, чтобы терять честь перед первым попавшимся хлюстом. Хотя трудно за баб ручаться, — Булочка тяжело вздохнул, горько вытер влажное от дождя лицо. — Я вот, признаюсь тебе, Андрюша, своей супруге слепо верил. А вернулся раз с работы в неурочный час и застал ее в постели с какой-то сволочью. Выбросил эту сволочь в окно. Жене синяков наставил… Суды пошли, то-о, да се-е… Ну, и бросил все на свете, завербовался прапорщиком и в тот же год написал заявление о добровольном переводе в Афганистан. Так что, жизнь — не сахар…

— То-то ты, Володя, жизнь совсем не ценишь, — тихо заметил Шульгин, окидывая снежные вершины отсутствующим взглядом. — Бросаешься на операции вместе с нами, как мальчишка…

— Да чего ее ценить, эту жизнь. Как в настоящий момент. Мокро, слякотно, противно, и все в соплях…

— Зато у начальства сухо, — воткнулся в разговор Матиевский. — Лепешечки, наверное, сейчас пекут на сковородках. Сладкую какаву пьют ведрами…

— Не завидуй им, Сережа, — отозвался Шульгин. — У них на душе зато неуютно, а то и мерзко. Им ведь, Сережа, в горах страшно, даже если они тройным кольцом солдатских тел окружены, как мешками с песком. А так войны бояться — гораздо хуже, чем копаться в этой раскисшей глине.

Окоп, наконец, был готов. Стемнело. Небо затянулось грязными, серыми клубами. Выставив часового, все спустились в окоп. Расстелили на земляной скамейке сухие изнутри бронежилеты. Уселись. Сунули ноги в яму с ледяной водой, которую просто невозможно было вычерпать. Часовой накрыл их плащ-палаткой. Закрепил свободный конец тяжелыми камнями. Тут же забарабанило по брезентовой ткани, зашуршало, будто кто-то шлепал босыми ногами по газетным листам. Парни прижались друг к другу покрепче, уткнулись носами в мокрые мягкие плечи. И наступила ватная тишина. Только часовой чавкал сапогами, вытаскивая ноги из глинистой каши, и дождь своими влажными лапками стучал по матерчатой крыше.

Шульгин махом провалился в черный омутный сон. Сначала неясные тени кружились во тьме. Шульгин боялся, как бы не оформились эти зловещие тени в дымные клубы за иллюминатором, черные силуэты погибших парней. Но нет… Понемногу проступали из сонной дремоты какие-то кровати с костлявыми железными спинками, пузатая чугунная печь с раскаленным алым кругом, угли с пепельной бахромой, сухие портянки, свисающие с трубы и сам он, едва ли не обнимающий эту гудящую, дымящуюся печь. Даже колени жгло, и ладони ныли от жаркой острой боли.

Лейтенант двигал во сне ногами, и вода переливалась в сапогах, ухала и бормотала, как в горчичной ванной. Брезентовая палатка, накрывавшая их, потихоньку начала оседать, вдавилась сначала небольшой лоханочкой, потом углубилась, туго налилась водой, просела тяжелым брюшком. Камни и шомпола понемногу сдвинулись под тяжестью и незаметно поползли в окопную яму.

А Шульгину снился сухой, горячий, пляжный песок. Снилось, как сыплятся с шоколадной кожи песчаные струи, как вырастают по бокам теплые бугры, и все тело покрывается желтой пыльцой. Разбудил его скрипучий раздраженный шепот Булочки:

— Замполит, ти-ихо ты, ти-ихо… Что ты крутишься, как ерш на сковородке. Не шевели башкой, дорогушечка, — шептал он, — не дергайся, ради Бога. У нас на макушках уже ведер десять воды.

Действительно, палатка уже осела глубоко вниз огромным булькающим пузырем. Придавила всем головы. Вода просачивалась сквозь брезент, бежала по бровям, капала на руки. Спящие солдаты приросли к этому водяному брюху головами.

— Эй, орлы, хватит спать, — сдавленно прошептал Булочка, — приехали уже, дальше некуда. Пора корыто выплескивать наружу. Просыпайтесь, ребятки.

Вода прижала всем подбородки с груди. Очнулись Матиевский и Богунов.

— Какой еще козел это сверху? — заворчал Богунов.

Матиевский спросонья невнятно зашлепал губами.

— Что это, что-о… Бр-р-р…

— Ребятки, наверху вода, — коротко объяснил старшина. — Тихо-тихо… Не дергайтесь. Не крутитесь. Без резких движений. Давайте-ка дружно и потихоньку приподнимем ручками эту лохань и выплеснем ее за борт. Иначе купаться нам всем здесь по самое самое…

Все поднесли руки к тугой, упругой ткани. Вода заструилась по ладоням, потекла в рукава.

— И-и р-раз, потихоньку. И-и р-раз, — скомандовал старшина.

Солдаты приподняли тяжелую массу воды. Тут же заплескалось наверху, забурлило с шумом.

— Только потихоньку, р-ради Бога, потихо-оньку, — взмолился старшина, но было уже поздно.

Один из краев палатки за спиной соскользнул с шомполов, вырвался из-под камней и уплыл вниз. Тугое брюхо вздрогнуло в руках, качнулось и опрокинулось назад. Ухнули потоки воды. Хлынули на плечи, на спины, смывая всех с глиняной скамейки в общую ледяную лужу. Поплыли по воде шапки, сигареты, подушечки санитарных пакетов.

— Сварились, — закричал Богунов. — Кипяток, а не вода….

— Со-о-очи! — выпучив глаза, кричал Матиевский. — А сухо-то как! Особенно ниже пояса…

Они пытались выпрыгнуть из этой ямы с водой, но бруствер размылся и развалился под руками на рыхлые горсти. Богунов лег на бруствер животом, подтянул колени, но тело развернуло назад, только мелькнули в воздухе блестящие подковы полусапожек.

— Евпато-ория, — раздался из окопа богуновский вой.

Часовой испуганно метнулся к окопу, вгляделся в мутную кашу и вдруг согнулся в поясе и зажал рот руками. Его трясло от беззвучного, безудержного смеха. Он даже встал на колени. Зажмурил глаза. Зажал рот ладонью.

Все замерли. Перестали возиться.

— Вот же, подлюка! — губы у Матиевского свернулись трубочкой. — Смеется над нами? Ах ты, хмырь! Ну, мы тебя сейчас замочим!..

Матиевский подпрыгнул, ухватился за брючину часового:

— Иди-ка сюда, попарься с нами…

Часовой взвизгнул по-бабьи. Резво попятился. Бросился назад. Но сапоги разъехались по глине, и он коротко взмахнул руками и опрокинулся на спину. Только и успел охнуть. Друзья вежливо расступились. С брызгами шлепнулось в ледяную воду извивающееся тело. Часового тут же приподняли, поправили автомат, стряхнули с бровей жидкую грязь, кратко объяснили:

— Со-очи!

Часовой забормотал. Заохал. Стал шарить сослепу руками вокруг. Залепил Матиевскому по лицу грязной глинистой рукой. Задумался. Мазнул еще, будто проводя кистью. Матиевский вытянулся:

— Ах ты, жаба болотная! По чистому лицу грязными лапами. Ну-ка, ребята, во-он его из наших Сочей!

Богунов с Матиевским подхватили часового за локти, Шульгин с Булочкой подтолкнули его в спину, и все они со смехом вытолкали часового из окопа.

37.

На рассвете, зябком, молочном, четыре согнутые фигурки бегали гуськом по скользкой горной тропе. Запахивали поплотнее сырые негнущиеся бушлаты. Придерживали руками дрожащие челюсти. С завистью поглядывали на лежащих в окопах товарищей.

— Уг-грелись, зап-парились, — Матиевский, лязгая зубами, озирался по сторонам.

— Какое зап-парились? Ок-кочур-рились! — Богунов еле двигал губами. — Д-дух в-весь в-вышел.

Старшина ворчал сзади:

— Но-овый окоп надо было копать. Но-овый…

— Това-арищ старшина! К-какой окоп? М-мочи нет б-больше лежать в в-воде…

— Ножками, ножками шевелите, а не языками. Выше коленочки, ребятки. Сейчас от вас пар пойдет.

— Сейчас б-бу-у-дет к-как в Сочах!

Матиевский коротко хохотнул. Из окопов стали приподниматься головы.

— Эй, жеребцы, хва-атить ржа-ать…

— Подняться по-о-могите…

— Э-эй, ру-уку дайте…

Одеревеневшие языки замерзших солдат едва поворачивались во рту, речь получалась заторможенной, протяжной.

— Т-точно ок-кочурились! — Богунов сплюнул. — А н-ну-ка, навались на этих л-лежебок.

Матиевский и Богунов бросились в окопы. Шульгин с Булочкой начали вытягивать солдат за шиворот. Вытаскивали солдат скорченных, заледеневших, скособоченных.

— По-о-тише, го-о-лову оторвете, — полетели жалобные стоны.

— Красавцы, к-как на п-подбор, — посмеивался Матиевский, — к-ковбои, г-гангстеры, супермены, тьфу ты… к-коровы на льду.

Солдаты, вытащенные из окопов, стояли, не двигаясь, не шевелясь, в нелепых согнутых сонных позах калачиком. Они не могли выпрямить заледеневшие суставы.