Не успел сделать глоток кофе, как снова вызов. Две бригады отправляются одновременно. Никакого просвета. Некоторое время рулим рядышком, вызовы пришли из одного района. Мне предстоит заняться обрушением крыши, другому расчету – очередным дорожным происшествием.
Это магазин товаров для будущих мам и новорожденных. Мы готовимся принять беременных женщин и, возможно, младенцев. Звонивший сказал о жертве под завалом. Ненавижу это.
К нашему приезду женщина все еще без сознания. Продавщица подтверждает, что она беременна, чего мы пока разглядеть не можем. Из-под больших кусков гипса и искореженного железа видны только ноги и голова. Ее лицо в жутком состоянии, порезы, кровь. Глаза закрыты, они целы, но челюсть с одной стороны вдавлена. Удар наверняка был очень сильный. Она дышит. Это главное. Мы высвобождаем ее так быстро, как только можем, чтобы срочно отправить в Университетский центр или в городскую больницу. Почти сразу к нам присоединяется «скорая помощь». Лишь бы ее ребенок был еще жив, лишь бы муж смог узнать ее после того, как наложат швы и подлатают кости и раны. Некоторые травмы жестоко меняют внешность. Уж я-то знаю, о чем говорю.
Неизвестно, первый ли у нее ребенок, но мне кажется, она ожидает его с радостью. И я снова думаю о Джульетте и ее желании иметь ребенка. Джульетта, которая все три года ни на один день не исчезала из моих мыслей. Надеюсь, она получила своего ребенка, надеюсь, она теперь довольная мать и счастлива. В беременность вкладывают столько надежд, и подумать только, что в долю секунды все может быть разрушено… Лишь бы ребенок был жив.
Я сажусь на переднее сиденье. Напарник устраивается сзади. Он знает, что мне тяжело видеть израненных беременных женщин, но не знает почему. Незачем рассказывать направо и налево о моих детских воспоминаниях. Отчим бил мать, когда та была беременна.
Напарник подписывает бумаги, мы оставляем раненую в руках команды, которая ждала нас у дверей приемного покоя, и немедленно отъезжаем. Всегда готовы!
Я даже имени ее не знаю.
Единственное, что важно
Я с трудом прихожу в себя. Наверняка они накачали меня болеутоляющими. У меня датчики на животе, и я слышу, как бьется сердце моего ребенка. Это единственное, что важно. Его размеренное биение убаюкивает меня, и я мирно засыпаю.
С ним все в порядке.
Значит, и со мной тоже.
Имя жертвы
Когда к нам присоединяется другая бригада, Эрик подходит ко мне явно в некотором замешательстве.
– Ромео, я должен кое-что тебе сказать: нас вызвали на дорожную аварию, пока вы были в магазине с рухнувшей крышей.
– Жертвы?
– Помогли женщине, которая выходила из того самого магазина. Наверно, она все еще была в шоке, вот и въехала в дерево на повороте. К счастью, скорость была небольшая. Она была в сознании и сама объяснила нам, что произошло: скрежет, крыша, которая рухнула прямо перед ней на другую женщину. Она спросила, нет ли в нашей бригаде Ромео. А раз уж ты единственный Ромео во всем департаменте, я сразу врубился.
– Как ее зовут?
– Джульетта. Сам понимаешь, тут я врубился второй раз. Джульетта, которая зовет своего Ромео, такое не спутаешь. Как я понял, она медсестра. И она беременна.
– Как она?
– Представления не имею. Мы ее сдали в приемное отделение, а больше ничего не знаю.
– Она на каком месяце?
– Ты слишком многого от меня хочешь. Но точно срок слишком ранний, так что живот вряд ли травмирован. Так ты ее знаешь?
– Это медсестра, которая ухаживала за мной в реанимации, когда я упал три года назад. Она не должна потерять ребенка.
– Ну, тут ты ничего поделать не можешь.
– Я навещу ее, как только закончим.
Я зашел в гинекологическое отделение больницы «скорой помощи» как был, в форме пожарного. Это придает некоторую законность моему посещению. А главное, я сэкономил время, придя прямо со службы. Спрашиваю акушерку, могу ли я видеть беременную женщину, угодившую в автомобильную аварию, и пользуюсь случаем, чтобы поинтересоваться, как дела у той, что мы вытащили из-под завала. Все благополучно, плод ни у той, ни у другой не пострадал. Случаются иногда небольшие чудеса среди всего этого ужаса.
Когда я захожу в палату, Джульетта лежит с закрытыми глазами. Я подхожу к кровати. Не знаю, как поступить, чтобы не испугать ее. Тихонько покашливаю. Она открывает глаза и медленно поворачивает голову ко мне. Я вижу кровоподтек на виске. И покрасневшие запавшие глаза, обведенные темными кругами.
– Ромео?
– Добрый вечер, Джульетта.
– Вы пришли.
– Как только смог. Коллега рассказал мне о вас. Как вы?
– Нормально. С ребенком все хорошо. Все нормально. У меня болит голова, и я очень устала. Думаю, они немного переборщили с успокоительным.
– Я снова приду завтра утром, а сейчас отдыхайте, но я только хочу, чтобы вы знали: я здесь и думаю о вас и о вашем ребенке. Вам что-нибудь нужно?
– Спасибо. Мой друг принесет мне кое-какие вещи.
– Хотите, я предупрежу Малу?
– Пожалуйста.
– Я все сделаю.
Потом я целую ее в лоб и беру за руку. Она не пожимает мою. Ее рука вялая и безжизненная. Не уверен, что узнал бы ее на улице. Нет, конечно, человек, о котором вы думали все три года, не может просто исчезнуть из вашей шкатулки с воспоминаниями. Но мне бы пришлось дважды подумать, чтобы осознать такое превращение.
Джульетта больше не Джульетта.
В тот же вечер, вернувшись к себе, я позвонил деду, чтобы он предупредил Мари-Луизу. Она была рядом, и я смог поговорить с ней напрямую. Она попросила отвезти ее в больницу к Джульетте завтра утром, мы так и договорились.
Три года назад, получив последнее письмо Джульетты, я почувствовал, что мне необходимо поговорить с дедом. Он единственный, кому я мог доверить любые переживания, зная, что он меня не осудит. Дед меня подбодрил, а потом улыбнулся и сказал, что о ее делах я все равно смогу узнавать, потому что Мари-Луиза…
Мне показалось совершенно невероятным, что они влюбились друг в друга. Ее бабушка и мой прадедушка. И все это благодаря моему падению. Так я познакомился с Малу, которая регулярно рассказывала мне обо всех новостях, но в один прекрасный день этих новостей стало меньше, а потом они и вовсе иссякли. А ведь мне казалось, Джульетта с бабушкой очень близки. Малу беспокоилась, но ничего не могла поделать.
И я тоже.
Радуга любви
Меня положили в отдельную палату в гинекологии. Мне знакомы больничные правила, так что причина понятна. Они положили меня сюда, чтобы я не слышала младенцев из послеродового. Их мрачные лица, когда они объявили мне, что при сроке в двадцать одну неделю подобная травма требует особого наблюдения и есть риск ретроплацентарной гематомы, а значит придется подождать несколько дней, чтобы выяснить, как будет развиваться беременность, – это было как нож в сердце.