Глава 17. Интервенция
Николая Иваненко похоронили на «нашем» кладбище. Угол, отделенный от городского кладбища дорогой, аккурат там, где начинался пустырь, примыкавший к памятному для меня двору гражданки фон Беккер, стал местом, где хоронили и красногвардейцев, и чекистов. Здесь лежат ребята, пытавшиеся остановить погром винного погреба в октябре семнадцатого; те, кто погиб при разоружении мятежного эшелона; продотрядовцы, зарубленные кулаками. Здесь нашел свое пристанище и военный комиссар Лапшин, не переживший пленения. Военком несколько дней ходил как потерянный, а потом пустил себе пулю в лоб. Поначалу его даже не хотели погребать на этом кладбище – мол, дезертиров нельзя хоронить там, где лежат достойные люди, но передумали. В конце-концов, он всю свою жизнь положил на дело революции, а уж какую принять смерть – его право.
Здесь нет могилы Николая Андриановича, по сути, спасшего нас (возможно, что и весь город) и похороненного на Соборной площади, около старинного храма, где губернский исполнительный комитет решил устроить Пантеон для самых заслуженных людей. Если там хоронить всех погибших чекистов, не хватит места.
Здесь нет и могил ушедших на Восточный фронт. Есть ли вообще где-нибудь их могилы? Если да, так хорошо бы ребят перевезти сюда, чтобы они лежали в своей земле. А нет… А нет, так какая разница, где лежать?
Кольку провожали с музыкой и с речами. Ораторы говорили, что на этом месте потомки поставят памятник. Нет, не поставят. Как помню, в этом месте будет разбит парк, а народ станет гулять и радоваться канадским кленам, каштанам и любоваться на цветущие лилии. Самое странное, что меня это нисколько не удручало. Наоборот, я слегка завидовал Кольке. Он же погиб именно для того, чтобы народ мог радоваться! А то, что люди станут ходить по его могиле – ничего страшного.
Любопытно, что попав в эту эпоху, я начал мыслить совсем иначе. Может, прав Владимир Иванович Вернадский, говоривший о сфере разума? И разум людей, верящих в созидательную идею революции, строительство светлого будущего, влияет и на меня? Но я почему-то не боялся этого.
Может, кому-то покажется, что я слишком черствый человек – не переживаю о расставании с Надеждой, не горюю о смерти своих друзей. Не знаю. Но дело в том, что теперь у меня каждый день случается столько событий и происшествий, которых в прежнее время хватило бы на месяц, а то и на два, и мне просто некогда переживать или горевать.
Начался август, и посыпались новые события. Даже не знаю, которое для меня главнее. Во-первых, меня приняли в партию. Уточняю, что именно в РКП(б), а не в какую другую.
Вступить в РКП(б) я решил сам. Иначе, не дело это, если чекист, разделяющий идеологию большевиков, исполняющий решения Совнаркома, во главе которого стоит человек, являющийся членом ЦК, будет беспартийным. Рекомендации мне дали два уважаемых человека – Николай Харитонович Есин, чей партстаж был ровесником партии большевиков, и Иван Васильевич Тимохин. У нашего губернатора стаж поменьше, с февраля семнадцатого, но тоже неслабо.
На собрании – человек сто, вместе с сочувствующими, мне пришлось рассказать свою биографию. Что ж, извольте, родился, учился, воевал, работал в газете, был приглашен на службу в Чрезвычайную комиссию.
– У кого есть вопросы к товарищу Аксенову? – спросила председатель собрания, она же руководитель партийной организации, Агриппина Кравченко.
Агриппина Петровна чем-то напоминала моего редактора, которую я до сих пор не могу забыть. И биографии у них были схожи, и возраст. Кравченко, хотя и не из знатной семьи, но ее отец был известным частнопрактикующим врачом, а сама она заканчивала Высшие медицинские курсы. В Череповце же оказалась не по своей воле – выслана под надзор полиции в 1912 году, но так и осталась. Работала врачом в земской больнице, а в сентябре семнадцатого именно она стала организатором первой ячейки большевиков.
– Есть у меня вопрос к товарищу Аксенову, – поднялся со своего места долговязый пожилой дядька из числа сочувствующих.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Его я не знал, да и где мне было знать всех в городе?
– Вот, хотелось бы спросить у товарища Аксенова, почему он задирает нос?
– Что значит, задирает нос? – удивилась Кравченко. – Поясните, товарищ Петухов.
Товарищ Петухов? Тетушка говорила, что у меня есть такие родственники в деревне Аксеново, в честь которой, наверное, я и получил свою фамилию. Ладно, что я не родился в деревне Миндюкино, по соседству.
– Поясняю, – покладисто кивнул Петухов. – Вовка Аксенов, извините, товарищ Аксенов, мой земляк и родственник. Но сколько раз я его в городе видел, ни разу не поздоровался. А ведь он первым со мной здороваться должен, потому как я его старше буду и сопливым пацаном его помню.
По залу прокатились смешки – нашел, о чем спрашивать. Но, коли вопрос задан, нужно отвечать. Я встал, приложил руки к груди. Потом, поделив зал взглядом на четыре части, задерживая внимание на каждой, виновато улыбнулся:
– Понимаю, что мое поведение может показаться невежливым, только, дорогие мои товарищи, не забывайте, где я работаю. У нас ведь всякое может быть, – сделал я многозначительную паузу, успев улыбнуться каждому из присутствующих, так что все сразу поняли, о чем идет речь. – Ну, простите, дорогие земляки, что так себя по-свински веду. А что делать? Может так случиться, что пока я с земляками здороваюсь, какая-нибудь вражина сбежать успеет, а?
По залу пронесся легкий гул.
– Может.
– Конечно может…
– Если чекист с земляками станет здоровкаться, так когда и врагов ловить?
И, само-собой, что я единогласно стал членом ВКП (б).
Второе событие было грустнее.
Второго августа пал Архангельск. Подспудно все ждали этого – не зря же в Белом море болтается английская эскадра, да и дипломатический корпус, в котором представлены едва ли не все страны Антанты, околачивавшийся в заштатной Вологде с марта, в конце июля вдруг резко перебазировался в Архангельск. На мысли, знаете ли, наводило.
Вначале до нас дошли только сплетни и слухи. На базаре вдруг стали болтать о несметном воинстве, приплывшем в Архангельск из-за моря, а на самом большом корабле был государь-император. Мол, новости о расстреле императора, напечатанные в центральных газетах и перепечатанное местными, включая наши «Известия», все брехня. Не скажу, что население губернии сильно горевало о смерти миропомазанника, но разговоры, что при царе было и хлеба вдоволь, и сахара сколько хошь, и водки – хошь залейся, ходили. А кто спорит? Даже в семнадцатом году жили гораздо лучше, чем в восемнадцатом, но как доказать городскому обывателю, что главные хлебные области отрезаны, а Череповецкая губерния, издавна сидевшая без хлеба, должна кормить не только себя, но и страну?
Ладно, об императоре отдельный разговор, а мы вернемся к Архангельску.
В газетах писали о героической обороне горстки матросов, сражавшихся против превосходящих сил противника, о том, как храбро дрались рабочие города.
На партсобрании нам довели реальную ситуацию. Разумеется, пока еще многое непонятно, сведения обрывочны и противоречивы. Но некоторая картина уже сложилась. Оказывается, никакой героической обороны города от превосходящих сил англичан и американцев не было, потому что к моменту высадки десанта, Архангельск уже был захвачен повстанцами, состоящими из бывших офицеров и крестьян, прибывших из окрестных сел и деревень.
Да, на острове Мудьюг горстка матросов при двух батареях приняли бой против целой эскадры и дрались, пока хватило снарядов, несмотря на то, что по ним палили из корабельных орудий и бросали бомбы с самолетов.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
И еще два часа «братишки» бились против английской морской пехоты, когда на одного нашего приходилось по десять врагов!
Но оказалось, что моряки сражались зря. Руководство города, услышав канонаду, запаниковало и, вместо того, чтобы организовать отпор, разбежалось, а военное командование Красной армии поспешило перейти на сторону врага. Из нескольких тысяч бойцов Красной армии сопротивление оказали единицы, может десятки, но их быстро перестреляли.