а Венеция была главным перевалочным портом для грузов из африканских стран. В семнадцатом веке спрос на каури увеличился, поскольку ими рассчитывались в атлантической работорговле. Через венецианские рынки проходили немалые потоки этой валюты, и наши герои не нашли бы лучшего места для сбыта своих раковин.
Объяснение это меня обезоружило.
– И все равно я не понимаю. Зачем скитальцу морей вроде Шкипера Ильяса оседать в гетто?
– Дорогой мой, ты, видимо, неверно толкуешь это слово, – мягко сказала Чинта. – Венецианское гетто отнюдь не походило на трущобы Восточной Европы. Да, в Венеции евреев изолировали, но они себя чувствовали более свободными и защищенными, нежели в любой другой христианской стране. Гетто совсем не такое, каким ты его представляешь. Ты его видел?
– По-моему, нет.
– Тогда ты просто должен приехать в Венецию, то бишь Банадик. Двух мнений быть не может. Ведь ты уже бывал там?
– Да, очень давно, и останавливался у тебя.
– Значит, надо вернуться и пройти уготованный тебе путь. Воспринимай это не злосчастной судьбой, а испытанием, в конце которого тебя ждет награда, сулящая душевный покой. Не бойся, ты не будешь одинок, я всегда окажусь рядом.
Я понимал, что напористость Чинты продиктована желанием ободрить меня, однако слова ее возымели обратный эффект: я почувствовал себя вконец обессиленным и разбитым.
– Знаешь, я понятия не имею, что это за путь и как его одолеть.
– Ты этого не поймешь, покуда не вернешься в Венецию. – Чинта стиснула мою руку. – Обещай, что приедешь. Жить, конечно, ты будешь у меня, а моя квартира неподалеку от гетто. На сей раз мы постараемся, чтобы ты его увидел.
Отказаться было никак нельзя.
– Обещаю, – сказал я. – Я приеду в Бандук, как только улажу свои дела.
Обещание я дал отнюдь не с бухты-барахты и был уверен, что исполню его. Но в уюте моей нью-йоркской квартиры поездка в Венецию стала казаться совершенно неоправданной затеей. Ради чего ехать-то? Что я надеюсь там найти? Мне надо работать и оплачивать счета. У меня давно не было крупной сделки, и финансы мои истощились. Я уж и так залез в деньги, отложенные на черный день, и не мог позволить себе опустошить свой запас. Венеция, конечно, потребует больших расходов, такое путешествие не по средствам лоточнику, торгующему, сдается, никому не нужным товаром.
Шли дни, и мое финансовое положение тревожило меня все больше. Вскоре я уже не мог думать ни о чем другом, но только исступленно проверял свои счета и часами тыкал в смартфон, туда-сюда переводя крохотные суммы. Всякий раз после этого на экране появлялось предложение какого-нибудь нового фонда или какой-нибудь новейший способ накопления капиталов.
Эти послания порождали другие, и некоторые заставили меня прикинуть, на сколько хватит моих сбережений, если я проживу еще лет двадцать, тридцать или сорок. Ужасающие суммы страховых сборов, струившиеся по экрану, тактично намекали, что меня ожидают нищета и бездомность.
Несколько лет назад я совершил ностальгический вояж на Средний Запад, где некогда учился и работал. И сейчас меня изводили воспоминания о той поездке. Я давно не бывал в тех местах и был не готов к произошедшим переменам: закрытие производств опустошило весь регион, сделав его частью Ржавого пояса[44], а банковский кризис усугубил разруху. Я проехал мимо дома, в котором когда-то жил (согласившись на непосильную для меня квартплату лишь потому, что тамошние окрестности напоминали картинки комиксов из моего калькуттского детства), и увидел художественно извилистую улицу в буйной зелени, испещренную объявлениями “Продается”. Как выяснилось, шквал выселений, порожденный ненасытной жадностью банков, вышвырнул многих моих бывших соседей на улицу, и кое-кто из них дошел до того, что на перекрестке ночевал в картонной коробке, существуя на четвертаки, выпрошенные у пьяных китайских и арабских студентов, вываливавшихся из гриль-бара “На плато”.
И теперь, глядя на свои таявшие сбережения, я гадал, какая судьба уготована мне.
В поисках ответа я углубился в расчеты и варианты, беспрестанно предлагаемые в посланиях от безликих роботов. Сколько я проживу? Надолго ли хватит моих накоплений, если в результате я окажусь в доме престарелых?
А вдруг я доживу до девяноста пяти? Страховка-то моя не закончится?
Я забил вопрос в поисковую строку и с тревогой уставился на появившиеся цифры, шансы мои оценивались как весьма хорошие, и я потянулся за кредитной карточкой. Но едва я оплатил дополнительную страховку, как на экране выскочило новое окошко, извещавшее, будь оно проклято, что мои шансы дотянуть до ста трех лет ничуть не меньше, чем у любого прохожего быть зашибленным сосулькой, сорвавшейся с моего карниза. Поскольку от сосульки я уже был застрахован, не имелось веского повода не воспользоваться вновь кредиткой.
Однако все это не принесло успокоения, мне казалось, будто я бесконечно падаю в кроличью нору математического неизвестного. Меня охватило этакое оцепенение вкупе с неизбывной муторной паникой.
В редкие минуты просветления возникала мысль, что лишь разговор с Чинтой вытащит меня из этой хандры, депрессии или как там оно называется. Проходил месяц за месяцем, но от Чинты по-прежнему не было ни звонка, ни письма, а меня так давило чувство вины за нарушенное обещание приехать в Венецию, что я не мог заставить себя набрать ее номер.
Всякий раз, как телефон мой звонил, я надеялся увидеть на экране код Италии. Но неизменно это было напоминание о сроке оплаты, либо агитка политика, либо робот, говоривший по-китайски.
И вот однажды мобильник заголосил и на экране высветился код +39. Я схватил аппарат, полагая, что сейчас услышу Чинту.
Но нет – к моему великому удивлению, то была Гиза, ее племянница.
После обмена любезностями она сказала, что работает над документальным фильмом по заказу телевизионного концерна. Тема – недавняя волна переселенцев, проникших в Италию из дальних частей Средиземноморья и Адриатики.
– Вы, конечно, знаете о тысячах беженцев, которые в лодках плывут из Ливии и Египта? Одни добираются, но многие погибают.
По правде, последнее время я не следил за новостями и лишь краем уха слышал о таком явлении.
– К сожалению, об этом я плохо осведомлен.
– В Италии, да что там, во всей Европе только и говорят о беженцах и мигрантах. Наше новое правительство правого толка лишь потому пришло к власти, что обещало жестко контролировать ситуацию. Сейчас это самая большая политическая проблема в Европе, и все хотят знать об этом побольше. Почему люди так рискуют? От чего бегут? На что надеются? Для того-то и понадобился мой фильм.
– Да, конечно, проект важный, но вряд ли я чем-то могу быть полезен.
– Еще как можете.