А в жизни… Да что там, дважды держал под прицелом этого чёртова индейца, накручивал себя и… и не смог. И в наглую рожу Сторма… не смог. И раньше. И объекты для аппаратного воздействия ему приводили. А ведь как хотелось иногда… по своему выбору. И помощники, и стажёры приходили с предписаниями. И уходили, бесследно исчезали… А его даже не ставили в известность ни о причинах, ни… Да… нет, не надо об этом. Это в прошлом. А что ему делать сейчас? Там, в Джексонвилле всё казалось таким простым. Да, он не дал Сторму разыграть себя как карту, но… но Сторм выворачивается. Теперь разыгрывает карту Джен. Джен жива! В это трудно поверить. Сторм утверждает, что тогда только имитировал. Врёт. Просто не рискнул убить Джен. Побоялся. Кого? Индейца? Или русских, всё-таки Джен русская, и за её смерть могли спросить строже. Следователь обещал передать извинения. Смешно, нелепо, но ему и в самом деле важно, что думает о нём… Чёртов спальник! Влез в его жизнь, в его душу. И теперь распоряжается по-своему. Что ж, пусть парень найдёт Джен, пусть останется с ней. Джен не будет одинока. Ничего нет хуже одиночества. Каким же одиноким был отец, если под конец так привязался к спальнику…
…Через день он опять пошёл к отцу. Конечно, если на неделю спальника лишить работы, тот загорится. А домашнему, которого использовали каждую ночь, тому и двух дней достаточно. Тогда, уходя, он не запер парня в камере, а велел хорошенько убрать квартиру. Так как физическая нагрузка столь же необходима спальнику. И выполнение приказа надо обязательно проверять. Чтобы не создавалось опыта бесконтрольности. В конце концов, отец не так уж часто просит его о чём-либо, можно пойти навстречу. Самому себе он не мог признаться в главной причине. Но знал твёрдо и неопровержимо. Его тянуло увидеть этого смуглого парня, ощутить его… Неужели это тоже наркотик? Он слышал о таком, но не верил. Слышал, правда, и о лечении. Восхитительно простом: менять спальников и спальниц каждый день, вернее, ночь. И всё же, всё же… Он открыл своим ключом дверь и вошёл, расстегнул плащ.
– Эй, где ты? – позвал он.
– Я здесь, сэр, – спальник бесшумно появился в холле, склонил голову в полупоклоне и подошёл принять у него плащ, улыбнулся.
И увидев эту улыбку, он забыл всё. Все приготовленные слова, всё тщательно продуманное презрение к спальнику…
…Рассел усмехнулся. Хорошо, что этот визит оказался последним, а то бы дошёл до того, что стал бы перекупать у отца этого парня. А потом… потом всё кончилось. А парень знал, что обречён, и относился к этому спокойно. Во всяком случае, на словах…
…Они лежали рядом, и даже сквозь сон он ощущал тепло этого мускулистого, полного жизни тела.
– Сколько тебе лет? – спросил он, не открывая глаз.
– Двадцать четыре полных, сэр, – последовал мгновенный спокойно-вежливый ответ.
– Ты… знаешь, что тебя ждёт?
– Да, сэр.
Это спокойствие задело его. Он открыл глаза и повернулся к лежащему рядом.
– Ты слишком спокойно говоришь об этом.
И в ответ на прозвучавший упрёк:
– Умоляю о милостивом прощении, сэр.
Он покраснел и отвернулся. В самом деле, разве у парня есть выбор?
– Ладно. Пойди, свари кофе.
– Да, сэр.
Парень мгновенным ловким движением встал и пошёл к двери.
– И к кофе сам посмотри чего-нибудь, – сказал он вслед.
Спальник обернулся в дверях, блеснув улыбкой.
– Да, сэр. Слушаюсь, сэр.
И когда за парнем закрылась дверь, он выругался. И ругался долго, страшной безобразной руганью, пока его не отпустило, пока не почувствовал, что освободился от обаяния этой улыбки.
– Всё готово, сэр, – встал в дверях спальник.
– Подай сюда, – кивнул он, садясь в кровати.
Почти мгновенно парень вошёл с подносом. Он не приказал ему, как в тот раз, одеться и теперь мог любоваться тёмно-бронзовой ожившей статуей, этим телом, необыкновенно сочетающим силу и гибкость. На подносе маленький кофейник, чашка, сахарница, молочник, тарелка с бисквитами. Дорогой сервиз на одного. Парень с привычной ловкостью пристраивает поднос на кровати.
– Принеси ещё чашку.
– Слушаюсь, сэр.
И когда спальник вернулся с чашкой, не фарфоровой, а фаянсовой, простой и явно не из другого сервиза, а обыкновенной дешёвкой, он налил кофе в две чашки.
– Это тебе. Пей. И бери бисквит.
Мгновенный быстрый взгляд бархатно-чёрных глаз и тихое:
– Прошу прощения, сэр. Пригубите, сэр.
Он кивнул и, соблюдая ритуал, коснулся губами края фаянсовой чашки и одного из бисквитов.
– Спасибо, сэр.
Жестом он показал парню, чтобы тот сел не на пол, а на кровать. Ну, ты смотри, какой кофе хороший!
– Ты часто варишь кофе?
– Когда прикажут, сэр.
– У тебя хорошо получается. Молодец.
– Спасибо, сэр, – парень благодарно улыбнулся.
Пил и ел парень красиво. Как всё, что делал…
…Спальник всё делает красиво. Рассел усмехнулся. Он как-то видел, как этот индеец нёс на спине ящик с чем-то явно тяжёлым. Красиво шёл. И потом… даже тогда, лёжа без сознания и потом под дулом, парень был красив. И в ту ночь, когда он пришёл в Цветной квартал сказать о Джен… Рассел нахмурился. Неужели парень не поймёт, что он не обманывал, что смерть Джен была и для него ударом. Но… но отец и в этом оказался прав: он слаб. Смерть Джен ударила его, и он сломался, а этот чёртов индеец устоял. Он помнит это лицо. Красивое лицо спальника, ставшее жёстким и даже не злым, а исступлённым. Говорят, этот парень многих убил. Что ж, скорее всего, так и есть. Просроченный не перегоревший спальник в раскрутке – страшное явление. Огромная сила, отличное знание человеческой анатомии и никаких тормозов. Это пострашнее даже раба-телохранителя. Те управляемы, а раб в раскрутке – нет. Что ж, если Сторм всё-таки не соврал, и Джен жива, и русские в самом деле отпустили всех цветных, и парень смог найти Джен, то… то пожелаем Джен силы. Душевной. Держать такого в повиновении совсем не просто. Но… но он сделал всё, что мог, предупредил Джен… как мог… поговорил с парнем… хотя нет, они тогда говорили о другом… чёрт, опять всё путается… тёмное строгое лицо индейца… ухмыляющийся Сторм… бледная Джен с заломленными за спину руками и в разорванной на груди блузке…
Рассел со стоном сжал голову руками. Нет, лишь бы не это. Но его уже опять захлёстывал водоворот лиц, обрывки виденного и слышанного. Рассел перевернулся на живот и обхватил обеими руками тощую тюремную подушку, вжался в неё лицом. Опять… Он ничего не может с