Албаста.
Больше говорить с Мараби было не о чем, до этого поговорили, поругались насчет политической ситуации в республике, поссорились. Давно не бывший в этих краях Албаст внимательно оглядывался.
– Да-а-а, – как бы для себя сказал он, – раньше здесь все было засеяно, сколько скота паслось, а ныне?
– Свободные волки не сеют, не пашут, – надменно бросил Мараби.
– А воруют, – в тон ему поддразнил Албаст.
– Воровали и грабили – вы, а мы сейчас хотим навести порядок.
– То-то и видно, даже столь доходные виноградники в запустении.
– Шариат запрещает производить и тем более пить вино, – серьезно сказал Мараби.
– А наркотики?
Шофер ничего не ответил, только со сморщенным в неугоду лбом, сурово глянул в зеркало заднего вида, потом до фильтра, глубоко втягиваясь, докурил сигарету, бросил в окно, вслед плюнул; и вновь лицо Албаста ощутило мерзкую росу, пепельно-никотиновую гарь.
За станицей Алпатово до Наурской ровная, прямая дорога. Мараби прикрыл окно, включил кондиционер, приятная прохлада поползла по ногам, освежила тело, а потом сознание Албаста. С тоской вглядываясь в скучно-монотонный пейзаж степи родного притеречья, Албаст глянул на часы: еще час-два и он увидит мать – Алпату. По ней одной он ныне сильно скучает. Только мать осталась самым родным человеком на свете. Конечно, все остальные родственники, слава богу, живы-здоровы, но теперь после стольких пережитых потрясений между членами семьи Докуевых легла незаживающая расщелина, которая никак не стянется, не замуруется – нет для этого предпосылок, нет позывов. Да и как сойтись, если в корне поменялась жизнь, изменилось положение, но не осознание.
Так, к примеру, взять этого Мараби. Ну и что, что он сегодня важный чин в службе национальной безопасности, что-то вроде бывшего КГБ в Чечне? Конечно, он сегодня богат, надменен, важен и своим удостоверением свободно козыряет и в Москве, и в Ставрополе, и тем более в Ичкерии. И бизнес его, некогда порожденный и поощряемый им, Албастом, и его братом Анасби, сегодня, говорят, как никогда процветает, баснословные доходы приносит. А занимается Мараби, как и ранее, проституцией, наркотиками, и если ранее все было на полукустарном, подпольном уровне и был он подмастерьем, исполнителем заказов и прихотей Докуевых, то ныне он босс: совершенно безнаказанный, да и кто его в республике теперь наказать может? С размахом развернул он свое грязное дело и теперь, легализуя капитал, наживая доброе имя благодетеля, раздает щедрую милостыню нуждающимся, особенно односельчанам, открывает и строит магазины, кафе, бензозаправки, словом, одной рукой творит, другой травит. И пусть у него теперь огромный дом в Грозном, такой же строит в Ники-Хита, две молодые жены и еще о двух, как шариат допускает, он мечтает, для Албаста Докуева Мараби Докуев, как был нукер отца и их семьи, так и останется. Доказательство тому – попросил Албаст отца по телефону прислать кого-нибудь понадежней за ним в Ставрополь, Домба-Хаджи прислал именно его – верного слугу Мараби. И как ни богат сегодня Мараби, как ни важен, как нос ни задирает, а Домба-Хаджи приказал: видать, все-таки повыше должностью он в иерархии какой-то службы, хоть и Мараби не пешка, как-никак подполковник СНБ. А для Албаста – пусть он хоть генерал, все равно он тот же нукер с восьмиклассным образованием, вечный холуй их семьи, ныне – отъевшаяся мелюзга. И давно, прямо при встрече в Ставрополе, поставил бы на место Албаст этого идиота – выскочку, в крайнем случае, куда следует «послал» бы, так в стратегическом плане нельзя: поводырь нужен, и как ни крути, в минуту опасности свой – родственник, тоже Докуев. К тому же, если отец Албасту в очередной раз денег не даст, может отказать, надоел, то придется к этому нуворишу за подаянием обращаться… Вот так! Такова жизнь! И кто бы мог подумать?! За какие-то два неполные года некогда преуспевающий Албаст стал не только нищим – в долгах погряз. И сам он так не считает, но даже близкие, не стыдясь, вслух твердят – вконец опустился. Может, так оно и было, но прошло. Албаст твердо уверен, что темная полоса его жизни миновала и он потихоньку, с трудом выползает из трясины. Нет, все станет на свои положенные места, все восстановится, и такие как Мараби останутся в нукерах, а он, грамотный, солидный, еще сохранивший природную красоту, зрелый мужчина, Албаст Докуев, вернется на достойные его ума и мужества позиции.
Под эти мысли подъехали к терскому мосту у Червленой. Многочисленный вооруженный пост, обросшие, дикие для Албаста лица. Мараби даже не вышел и удостоверение не показал; здесь, ближе к городу, его уже в лицо знают, заискивающе улыбаются, обнажая покрытые никотином, а скорее, горечью насвая, почерневшие, не совсем здоровые зубы.
– Как дела? Что нового? – крикнул в окно Мараби.
– Да хреново, митинг оппозиции в Грозном совсем оборзел, нашего президента турнуть хотят…
– А мы для чего?
– Ясно дело – всех козлят-оппозиционеров придушим. Ха-ха-ха, а сигаретка у тебя есть? – постовой, прикуривая, заглянул в богатый салон, с нескрываемой завистью причмокнул губами: – Вот это машина!
– Ты еще не заимел? – пренебрежителен тон Мараби.
– Скоро, ой как скоро! Президент уже команду дал: волк должен грабить, а не с голоду выть! Ха-ха-ха!
– Молодец! Так держать! Ну, я поехал.
За постом, как назло Албасту, вновь прикуривая, Мараби глянул в зеркало заднего обозрения – их ненавидящие взгляды встретились; Албаст уступил, отвернулся, с горечью подумал, что даже в этом не тверд, а о прочем и говорить нечего; вот за эту интеллигентность, якобы воспитанность, пострадали все, в том числе, простой народ.
– Ты смотри, на жизнь генерала-президента зарятся! – перебил мысли Албаста Мараби и вновь отхаркиваясь смачно выплюнул, громко крикнув: – Козлы!
– Да, именно козлы, – мысленно поддержал его Албаст. – Хм, вот и генерал?! – тяжело подумал он, припомнив, как впервые в середине 1991 года, будучи у власти, случайно встретился с генералом, еще не президентом, в доме своего отца. Обшарпанная обувь; невзрачный, абсолютно не похожий на чеченский, облик, нервный, мечущийся взгляд; очень вялая, маленькая кисть; непонятный для слуха получеченский говор, и только переспросив, когда генерал ответил по-русски, Албаст его понял, снисходительно ухмыльнулся… Дурак был.
Как обычно бывает в таких самосудных размышлениях, Албаст быстренько принизил свою роль в истории, перевел, как ныне принято на людях и с самим собой, огонь критики на другого, бывшего лидера республики, своего бывшего тестя – Ясуева.
Да, Ясуев – дрянь. Как его назвать иначе, если не уберег народ, не сохранил республику? Конечно,