часть своего культурного капитала в образование (в отличие от профессионального обучения), а относится к нему прагматично, взвешивая, насколько оно может быть полезным для его потомков.
Мелкие буржуа, безусловно, способны к коллективным политическим действиям. Если они контролируют основные каналы социальной коммуникации, то могут обладать большей властью, чем многие промышленники. Забастовки купцов на ближневосточных базарах или в китайских портовых городах не раз вызывали значительное политическое давление, а когда они были направлены против иностранных интересов, то становились ранним проявлением националистической политики. Ключевым международным опытом для мелких буржуа была война. Наряду с крестьянами и рабочими они практически везде составляли основную массу армий. Унтер-офицерские чины (капралы и сержанты) были мелкобуржуазными как по происхождению, так и по габитусу. В целом военная иерархия часто в точности повторяла систему классификации в гражданской жизни. Едва ли в какой-либо другой области можно более четко проследить национально пестрый рост европейской буржуазии, чем в борьбе за офицерские звания и за признание аристократических генеральных штабов.
Респектабельность
Настоящая буржуазия, соответствующая "высшему среднему классу", - это люди с более широким, чем у мелкой буржуазии, ментальным горизонтом, оперирующие капиталом (в том числе культурным капиталом академических знаний) и умудряющиеся не пачкать руки. Буржуа, - самодовольно заметил Эдмон Гобло в непревзойденном эссе 1920-х годов, - носит лайковые перчатки. Это был ключевой элемент специфически буржуазного габитуса. Другим элементом была забота о своей репутации. Вместо чести, как в случае с дворянами, типичный буржуа был озабочен респектабельностью - даже если он иногда подчинялся аристократическому кодексу дуэли. Индивидуальный буржуа стремился выглядеть респектабельным прежде всего в глазах других буржуа, а также в глазах представителей высших классов (которые не должны были проявлять к нему снисходительность) и людей, стоящих ниже по социальной лестнице (которые должны были вести себя почтительно и признавать в нем лидера мнений). Стремление среднего класса к респектабельности встречается и за пределами Европы. Его экономическим выражением является кредитоспособность: буржуа имеет достаточно надежный доход, и если ему нужны деньги, то кредитор может рассчитывать на их возврат. Респектабельный буржуа подчиняется закону и соблюдает моральные запреты, зная, что от него ожидают, и ведя себя соответственно. Если это женщина, то она избегает не только безделья, но и физического труда вне дома. Жена и дочери буржуа не нуждаются в чужом труде, в то время как высокопоставленный член буржуазного общества имеет возможность нанять собственную прислугу.
"Респектабельность", как и модель характера английского джентльмена, была мобильным культурным идеалом, который можно было изучать и передавать. К нему могли стремиться как европейцы, так и неевропейцы - например, белые и черные средние слои в городских районах Южной Африки XIX в., пока расизм не поставил все новые и новые преграды на пути такого сближения. Арабские, китайские и индийские купцы также культивировали отстраненность от ручного труда, придавали большое значение домашним добродетелям (не менее достижимым при полигамном устройстве), подчеркивали степень предусмотрительности, необходимую для их деятельности, планировали по правилам рационального делового расчета и старались продемонстрировать свое высокое положение. Нечто вроде буржуазного габитуса не обязательно связано с западными культурными предпосылками. Поэтому огромные средние классы, исчисляемые сотнями миллионов, возникшие в Японии, Индии, Китае и Турции в последней трети ХХ века, не могут быть адекватно объяснены как простое импортирование западных социальных форм. Они были бы немыслимы без коренных основ.
Образованная буржуазия, владеющая собственностью, в XIX веке повсеместно составляла меньшинство и редко превышала 5 % населения (или 15 %, включая городскую мелкую буржуазию), по оценкам, сделанным для Германии. В США, однако, до сих пор жива влиятельная традиция, согласно которой страна состоит не из чего иного, как из "средних классов". Американский народ, писал в 1955 году историк Луис Хартц, является «своего рода национальным воплощением концепции буржуазии». Социальные историки разрушили этот миф о бесклассовости, близкий к легенде о "плавильном котле", и исчерпывающе описали специфику буржуазных ситуаций и мировоззрений в Соединенных Штатах. Ведь американская крупная буржуазия не менее резко, чем ее европейские коллеги, демаркировала себя от низших слоев общества.
Если в 1900 г. буржуазия была еще малочисленна даже на большей части "Запада", исключение составляли Великобритания, Нидерланды, Бельгия, Швейцария, север Франции, Каталония, западная Германия и северо-восточные штаты США, то что уж говорить о мировой арене. В "буржуазную эпоху" образованная буржуазия, владеющая собственностью, составляла ничтожное меньшинство населения Земли и была распределена по планете крайне неравномерно. При этом ее распределение не укладывалось в простую схему "Запад и остальные". Европа в целом вовсе не жила в буржуазную эпоху, а за пределами Европы и Северной Америки ростки буржуазного или квазибуржуазного развития отнюдь не были полностью отсутствующими.
Универсальность средних рангов в обществе
В этот момент становится интересной глобальная социальная история. Безусловно, буржуазия и буржуазные ценности были продуктом западноевропейской городской культуры и ранней современной торговли на дальние расстояния, которые затем переформировались в XIX веке в условиях промышленного капитализма и революционных теорий равенства. Более того, идея и в некоторой степени реальная практика "буржуазных обществ" были одними из наиболее ярких аспектов (западноевропейского) особого пути в современной истории. Нигде, кроме Европы и неоевропейских поселенческих обществ, не существует убеждения, что представители среднего сословия могут наложить печать своих идеалов образа жизни на общество в целом. Тем не менее, стоит задаться вопросом, возникали ли в XIX веке за пределами Северной Атлантики социальные среды, которые можно было бы назвать аналогичными или даже эквивалентными по своей роли западным средним классам.
Приведенные ниже замечания не являются панорамой буржуазного бытия за пределами Европы; они призваны пролить свет на ряд аналогий и связей и проиллюстрировать их примерами, взятыми преимущественно из Азии. Именно на этом континенте в эпоху раннего модерна возникли купеческие культуры, ничуть не уступающие европейским по сложности и эффективности. Именно там в напряженном взаимодействии капитализма и высшего образования во многих регионах не позднее 1920 г. возникли зародыши буржуазии: общественные слои, которые - и это было ново - мыслили категориями национальной политики. Аналогичные процессы стали происходить и во многих регионах Африки, но социальные разрывы в Африке южнее Сахары были, как правило, более резкими, чем в Азии. Это объясняется двумя причинами. Во-первых, контроль европейцев над новыми современными отраслями экономики (горнодобывающая промышленность, плантации) был еще более всеобъемлющим, африканцы выступали лишь в качестве наемных рабочих или мелких поставщиков сельскохозяйственной продукции. Во-вторых, появление в Африке христианских миссионеров привело к гораздо более глубокому социально-культурному расколу, чем почти везде в Азии. Только миссия и ее образовательные учреждения привели к формированию элиты, ориентированной на Запад, в то