Проводя исключительно жесткую и порой выходящую за рамки разумного политику в области литературы, Сталин вместе с тем стремился создать о себе впечатление как о человеке, который на первое место, помимо сугубо идеологических критериев, ставит правдивость, объективность и достоверность. Известны случаи, когда при обсуждении выдвинутых на соискание сталинских премий произведений, он демонстративно упрекал авторов отдельных произведений в нарушении исторической правды и требовал исправлять такие моменты. Так, он отметил в качестве недостатка повести Э. Казакевича то, что в ней не отражена роль маршала Жукова. А последний, начиная с 1946 года, находился в опале у Сталина. Причины этой опалы одни видят в чувстве ревности по отношению к Жукову, которого негласно считали главным полководцем войны, тем самым якобы принижая самого вождя или ставя маршала Жукова на одну доску с самим Сталиным. Приведу иллюстрацию такой (возможно, чисто показной, демонстративной) объективности Сталина.
«– В романе есть недостатки, – сказал Сталин, заключая обсуждение „Весны на Одере“. – Не все там верно изображено: показан Рокоссовский, показан Конев, но главным фронтом там, на Одере, командовал Жуков. У Жукова есть недостатки, некоторые его свойства не любили на фронте, но надо сказать, что он воевал лучше Конева и не хуже Рокоссовского. Вот эта сторона в романе товарища Казакевича неверная. Есть в романе член Военного совета Сизокрылов, который делает там то, что должен делать командующий, заменяет его по всем вопросам. И получается пропуск, нет Жукова, как будто его и не было. Это неправильно. А роман „Весна на Одере“ талантливый. Казакевич писать может и пишет хорошо. Как же тут решать вопрос? Давать или не давать ему премию? Если решить этот вопрос положительно, то надо сказать товарищу Казакевичу, чтобы он потом это учел и исправил, неправильно так делать. Во всяком случае так пропускать, как он пропустил, – значит делать неправильно»[1007].
Завершить этот затянувшийся раздел мне хотелось бы оценкой того, как Сталин разбирался в литературе, данной Симоновым. Эта оценка может помочь читателю лучше понять и характер чистки в литературе, которая осуществлялась при Сталине.
Симонов писал: «Прежде всего он действительно любил литературу, считал ее самым важным среди других искусств, самым решающим и в конечном итоге определяющим все или почти все остальное. Он любил читать и любил говорить о прочитанном с полным знанием предмета. Он помнил книги в подробностях. Где-то у него была – для меня это несомненно – некая собственная художественная жилка, может быть, шедшая от юношеского занятия поэзией, от пристрастия к ней, хотя в общем-то он рассматривал присуждение премий как политик, как дело прежде всего политическое, и многочисленные его высказывания, которые я слышал, подтверждают это. В то же время некоторые из этих книг он любил как читатель, а другие нет. Вкус его отнюдь не был безошибочен. Но у него был свой вкус. Не буду строить домыслов насчет того, насколько он любил Маяковского или Пастернака, или насколько серьезным художником считал Булгакова. Есть известные основания считать: и в том, и в другом, и в третьем случае вкус не изменял ему. В других случаях изменял. Резкая, нервная манера письма, полная преувеличений, гиперболических подробностей, свойственная, скажем, Василевской, была ему по душе. Он любил эту писательницу и огорчался, когда она кому-то не нравилась. В то же время ему нравились вещи совершенно другого рода: книги Казакевича, „В окопах Сталинграда“ Некрасова».
Оценки Симонова в его чрезвычайно интересной, правдивой книге о Сталине и событиях, связанных с политикой вождя в сфере литературы, проливают свет на многие факты и события. Приведенная выше точка зрения Симонова также взята из его работы, цитировавшейся выше. Мне остается лишь выразить свое восхищение этой книгой, а заодно и указать источник, из которого взята приведенная выше цитата: журнал «Знамя». 1988 г. С. 79. Здесь, на проблемах литературы, я полагаю, можно поставить точку, хотя, конечно, этот раздел оставляет желать лучшего исполнения.
Кино и театр
Сталин, безусловно, любил и высоко ценил искусство кино и театра. Это признают все, кто сталкивался с ним и имел возможность наблюдать за его реакцией на то или иное произведение – будь то фильм, театральная постановка, концерт, сольные выступления известных певцов, ансамблей и т.д. Художественные вкусы вождя не носили экстравагантного характера и не выходили за рамки традиционных. Но тем не менее его сугубо личные симпатии и антипатии, а также пристрастия или откровенная неприязнь откладывали свой тяжелый отпечаток на то, как складывалась обстановка в мире искусства. В каком-то смысле его вкусы постепенно превращались в доминирующий фактор, определявший многое как в области кино, театра, музыки и т.д. Это явление – явно аномальное, а в условиях безраздельного господства, если так можно выразиться, монополии в области духовной жизни, данное обстоятельство превращалось в серьезный тормоз как общего развития так и многообразия художественного творчества. Поскольку по самой своей природе оно не приемлет никакой монополии – ни монополии власти, ни монополии идеологии, ни монополии политики, не говоря уже о разного рода сугубо конъюнктурных факторах. Отсюда и проистекали многие крайне негативные явления, характеризовавшие творческую жизнь советского общества в сталинскую эпоху.
Сам вождь, как я уже упоминал, любил литературу и искусство. Для иллюстрации его художественных предпочтений приведу высказывание А. Громыко, который имел не раз возможность убедиться в этом. А. Громыко писал:
«Когда разговор заходит о Сталине, задают иногда вопрос:
– Как он относился к искусству, литературе, особенно художественной?
Думаю, едва ли кто-нибудь возьмется дать на этот вопрос точный ответ. Мои собственные впечатления сводятся к следующему.
Музыку Сталин любил. Концерты, которые устраивались в Кремле, особенно с участием вокалистов, он воспринимал с большим интересом, аплодировал артистам. Причем любил сильные голоса, мужские и женские. С увлечением он – я был свидетелем этого – слушал классическую музыку, когда за роялем сидел наш выдающийся пианист Эмиль Гилельс. Восторженно отзывался о некоторых солистах Большого театра, например об Иване Семеновиче Козловском.
Помню, как во время выступления Козловского на одном из концертов некоторые члены Политбюро стали громко выражать пожелание, чтобы он спел задорную народную песню. Сталин спокойно, но во всеуслышание сказал:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});