В десять мы тронулись домой. Собиралась гроза, тяжелые тучи заволакивали бледную луну, и Гаррис сказал:
— Обратно давайте пойдем другой дорогой, по набережной. В лунном свете река так прекрасна.
По дороге Гаррис завел нерадостную историю о человеке, которого он некогда знал и который ныне содержится в приюте для безобидных придурков. Эту историю, как сообщил Гаррис, он припомнил потому, что была как раз такая же ночь, когда он видел беднягу в последний раз. Они, сказал Гаррис, прогуливались по набережной Темзы, и человек напугал его, утверждая, что видел памятник герцогу Веллингтону у Вестминстерского дворца, тогда как, что известно каждому, герцог находится на Пиккадилли.
Как раз в этот самый конкретный момент мы увидели первую из тех деревянных копий. Она располагалась в центре огороженного скверика, чуть выше нас, на противоположной стороне дороги. Джордж резко остановился и прислонился к парапету набережной.
— Ты что? — спросил я. — Голова закружилась?
— Немного… Давайте передохнем здесь чуть-чуть.
И он замер, не отрывая глаз от темного силуэта.
— Эти статуи… — сказал он хрипло. — Что меня всегда поражает, как они все друг на друга похожи.
— Не могу здесь с тобой согласиться, — ответил Гаррис. — Изображения да. Некоторые изображения очень похожи на другие изображения, но статуи всегда чем-нибудь да отличаются. Возьми эту, которую мы сегодня смотрели, — продолжил Гаррис, — перед концертом. Которая человек на коне. В Праге есть другие статуи людей на конях, но ни одна на эту вообще не похожа.
— Нет похожа, — уперся Джордж. — Они все как две капли воды. Всегда тот же конь, всегда тот же мужик. Они все просто как две капли воды! По-моему и дураку ясно?
Он явно разозлился на Гарриса.
— Почему ты так думаешь? — спросил я.
— Почему я так думаю? — Джордж повернулся ко мне. — А ты посмотри на эту проклятую дрянь, вон там!
— На какую проклятую дрянь?
— Вон на ту! Посмотри на нее! Тот же конь, полхвоста, на задних ногах! Тот же болван без шляпы! Тот же…
— А, — перебил Гаррис, — так ты про памятник, который мы смотрели на Ринг-платц.
— Нет, — отозвался Джордж. — Я про этот, вот здесь. Про эту вот статую.
— Какую статую? — переспросил Гаррис.
Джордж воззрился на Гарриса. Из Гарриса при желании мог бы получиться неплохой актер-любитель. Его лицо выражало только печальное дружеское участие, смешанное с обеспокоенностью. Затем Джордж повернулся ко мне. Я постарался, по мере собственного мастерства, скопировать выражение лица Гарриса, добавив от себя оттенок некоторого порицания.
— Взять тебе извозчика? — предложил я со всей мягкостью, на которую был способен. — Я сбегаю.
— На кой мне дьявол извозчика? — невежливо ответил Джордж. — Вы что, ребята, шуток не понимаете? Как две вздорные бабы, честное слово…
И он быстро зашагал по мосту, а мы побежали за ним.
— Я очень рад, что это была только шутка, — сообщил Гаррис, нагнав Джорджа. — Я знаю случай энцефаломаляции, который возник как раз на почве…
— Ну и дурак! — оборвал его Джордж. — Все-то ты знаешь!
Он был воистину груб.
Мы повели его мимо театра, со стороны реки. Мы сказали, что так будет ближе, и, между прочим, так на самом деле было ближе. За зданием театра на открытом пространстве стоял второй деревянный призрак. Джордж посмотрел на него и снова замер как вкопанный.
— Ты что? — спросил Гаррис мягко. — Тебе нездоровится, да?
— Черта с два так будет ближе, — отозвался Джордж.
— Заверяю тебя, — возразил Гаррис, — так будет ближе.
— Я все равно здесь не пойду, — уперся Джордж, отвернулся и зашагал. Мы, как в прошлый раз, побежали за ним.
На Фердинандштрассе Гаррис завел со мной разговор о частных психиатрических лечебницах, которые, по словам Гарриса, в Англии из рук вон никуда не годятся. Один из друзей Гарриса, как сообщил Гаррис, пациент психиатрической лечебницы…
— У тебя что ни друг, — перебил Джордж, — то из дурки.
Это было сказано наиболее оскорбительным тоном, с явным намеком на то, что за большинством друзей Гарриса следует обращаться в психиатрические лечебницы. Но Гаррис не разозлился. Он просто ответил, вполне кротко:
— Что ж, это действительно странно, когда начинаешь об этом думать… Сколько моих друзей попало туда, в свое время… Порой становится страшно.
На углу Венцеславовой площади Гаррис, который шел чуть впереди, остановился.
— Какая милая площадь! — воскликнул он, засунув руки в карманы и восхищенно оглядываясь.
Мы с Джорджем последовали его примеру. В трехстах ярдах, в самом центре площади расположилось третье привидение. Мне показалось, эта копия была лучше всех; она была самой точной и на ней, таким образом, можно было уже свихнуться. Она стояла, четко очерченная на фоне грозового неба: конь на задних ногах, со своим причудливым хвостом-придатком; простоволосый всадник, указующий на луну, которая теперь полностью выступила из-за туч, своим плюмажем.
— Наверно, если вы не против, — произнес Джордж с почти душераздирающей ноткой в голосе (от агрессивности не осталось и следа), — возьму-ка я извозчика… Если тут есть что-нибудь рядом…
— Я уже подумал, что с тобой что-то не так, — отозвался Гаррис душевно. — Голова, да?
— Похоже…
— Я это уже заметил, — продолжил Гаррис, — только не хотелось тебе говорить… Галлюцинации, да?
— Нет, нет! — поспешно отозвался Джордж. — Не галлюцинации… Я не знаю, что это такое…
— Я знаю, — сказал Гаррис сурово. — И я скажу тебе. Это немецкое пиво, которое ты употребляешь. Я знаю случай, когда человек…
— Давай не сейчас… Полагаю, что это правда, вполне… Но мне что-то не хочется слушать про этот случай.
— Это все с непривычки.
— Все, завязал… Прямо сейчас… Похоже, вы правы… Похоже, не мой продукт.
И мы привели его обратно в гостиницу и уложили в постель. Он был очень вежлив и всецело признателен.
Позже, как-то вечером, после долгого дня в седле, за которым последовал самый отличный обед, мы, угостив Джорджа длинной сигарой (и убрав подальше вещи), рассказали ему об этой военной хитрости, предпринятой ему во благо.
— И сколько, вы говорите, там было копий той статуи? — спросил Джордж, когда мы закончили.
— Три, — сказал Гаррис.
— Только три? Ты уверен?
— Абсолютно. А что?
— Да нет… Ничего.
Гаррису он, по-моему, не поверил.
Из Праги мы отправились в Нюрнберг, через Карлсбад. Праведные немцы, как говорят, после смерти попадают в Карлсбад (так же как праведные американцы — в Париж). В этом я сомневаюсь: городок этот небольшой и развернуться там негде. В Карлсбаде вы поднимаетесь в пять утра — самое светское время для променада, когда под Колоннадой играет оркестр, а «Sprudel»[6] заполнен беспросветной очередью длиной в целую милю (после променада, с шести до восьми). Языков здесь можно услышать больше чем гудело у Вавилонской башни. Польские евреи и русские князья; китайские мандарины и турецкие паши; норвежцы, как будто сошедшие со страниц Ибсена; французские кокотки, испанские гранды и английские графини; горцы из Черногории и миллионеры из Чикаго — попадаются каждую дюжину ярдов.