— Напрасно вы не доверяете мне, — прошептал Шерваль после затянувшегося молчания. — Я действительно хотел взять деньги и немедленно уехать, но вы скоро убедитесь, что свое слово я держу. А чтобы вы окончательно успокоились, готов передать вам сейчас же заявление, в котором свидетельствую обо всех событиях того дня, когда пропал ваш муж.
Шерваль сунул руку за вырез жилета, и Анна предупредительно подняла пистолет на уровень его груди. Но Шерваль и в самом деле достал из внутреннего кармана конверт, развернул его и, подойдя ближе к лампе, стоявшей на подоконнике, прочитал текст. И, слушая его чтение, Анна едва не разрыдалась.
Она чересчур ярко и явственно представила себе этот день, который должен был стать торжеством исполненного Корфом поручения, а превратился в кошмар, отнявший у нее любимого мужа, разрушивший ее семейное счастье и едва не растоптавший честь их фамилии. Слезы застилали ей глаза, и рука, державшая пистолет, задрожала.
В этот момент Шерваль бросился на нее, выбил пистолет и стал вырывать корзинку с деньгами. Счастье, что в комнату как раз в эту минуту ворвался посланник Киселева и с силой ударил Шерваля ручищей по голове. Француз сразу обмяк и медленно мешком свалился на пол.
— Что? Что?! — Анна с замирающим сердцем воззрилась на усача.
— Все в порядке, госпожа баронесса, — откозырял тот от картуза, лихо изогнутого на его голове. — Его сиятельство велел передать, что все бумаги получены и соответствуют обещанию этого господина. Так что мы можем возвращаться.
— А как же он?
— А чего он? — пожал плечами силач. — Полежит немного, придет в себя и тоже отправится восвояси. Он уже сделал все, что от него ожидали. Пусть забирает свои деньги и катится куда подальше! Идемте, я провожу вас.
Анна кивнула и, подняв с пола упавший документ — свидетельское признание Шерваля, вышла вслед за усачом из комнаты.
* * *
А Киселев тем временем во весь опор мчался в предместье Сент-Оноре, где на улице Сен-Флорантен жила княгиня Ливен.
Дарья Христофоровна была женщиной во всех отношениях замечательной. Сестра шефа жандармов (по рождению Доротея Христофоровна Бенкендорф), она пятнадцати лет от роду вышла замуж за двадцатитрехлетнего военного министра графа Ливена, получившего в 1826-м княжеский титул, и стала фрейлиной великой княгини, а затем императрицы Марии Федоровны. Впоследствии вместе с мужем, переведенным в ранг посла, она жила то в Берлине, то в Лондоне, фактически выполняя за него дипломатическую миссию, которую на Ливена возлагали его государи — сначала Павел I, потом Александр I и, наконец, Николай Павлович, с коим состояла в (личной — по статусу, и служебной — по назначению) переписке.
Княгиня Ливен не отличалась красотой, но была невероятно умна и излучала столь энергетическое обаяние, что под его властью легко оказывались очень многие сильные личности мира сего. Ее обществом наслаждались великий Талейран и князь Меттерних, в числе ее поклонников был министр иностранных дел Англии Каннинг, а ее последним приобретением оказался премьер-министр Франции при правительстве Луи-Филиппа Франсуа Гизо.
Но Дарья Христофоровна не только соблазняла знаменитых и влиятельных политиков. Она самым активным образом участвовала в решении многих вопросов внешнего курса России. Княгиня превратилась в одну из ключевых фигур создания «Священного союза» монархических государств Европы, задуманного Александром I. Ее оценкам ситуации в мире и характеристикам, даваемым ею тем или иным политическим деятелям, доверяли не только Нессельроде и ее брат, шеф III Отделения, но, прежде всего, сами государи и их приближенные из числа придворных.
Сивилла дипломатии, как за глаза именовали княгиню, потеряв двух младших сыновей и мужа, последние десять лет жила в Париже, снимая у барона Джеймса Ротшильда особняк Талейрана, который банкиру после смерти министра продала его племянница и метресса герцогиня де Дино, урожденная принцесса Курляндская. Особняк этот стал на многие годы великолепным светским салоном, который приобрел всемирную славу и где за честь считали бывать короли и министры, выдающиеся государственные деятели и политики.
Увы, с бегством Гизо и крушением монархии Луи-Филиппа салон фактически перестал существовать, его слава закатилась. Княгине, которой к тому времени уже перевалило за шестьдесят, было тяжело перенести этот афронт, и она пребывала в депрессии, весьма сходной с той, что испытала после гибели мужа и сыновей и краткого возвращения в Петербург, далекий от той бурной жизни, что вела дипломатическая Европа. Женщина деятельная и волевая, она скучала без интриг и грустила в роскошном особняке, многие помещения которого имели славу «комнат переговоров», где решались судьбы стран и народов, и творилась История.
Княгиня чувствовала себя счастливой лишь в самом центре жизни — светской и политической. Она питала отвращение к жизни за городом и даже в страшные дни революции не покидала Парижа. Провинция и пейзанское затворничество причиняли ей нестерпимые муки, ибо больше всего на свете она боялась одиночества, которое с каждым днем приближалось все неумолимее и заставляло княгиню непрерывно жаловаться на судьбу.
От тоски ее иногда отвлекали визиты редких знакомых — из тех, кто еще не убежал из революционного Парижа в загородные имения. И среди ее постоянных посетителей был тридцатисемилетний граф де Морни, время от времени навещавший свою официальную «матушку» — мадам де Флао, жившую в Сент-Оноре по соседству с княгиней Ливен. Она тоже держала свой салон, но злые языки поговаривали, что приезды графа к названной маман объяснялись не столько родственными чувствами, сколько близостью «отчего дома» к особняку Талейрана, где жила княгиня Ливен, все еще не желавшая смириться с потерей своей роли в европейской политике.
И поэтому Киселев ехал к ней. Только княгиня могла придумать повод и создать обстоятельства для его встречи с де Морни в условиях строжайшей секретности, чтобы довершить миссию, порученную ему Нессельроде. Документы, предоставленные графу Шервалем, не имели цены, но были неотразимы для де Морни. И Киселев намеревался сделать последнему предложение, от которого тому трудно будет отмахнуться, а тем более — отказаться. Судьба и спокойствие государства Российского сейчас зависели от этой встречи, и Киселев был уверен: княгиня не откажется ему помочь.
Дарья Христофоровна встретила его любезно, но казалась не в настроении, будто Киселев отвлек ее от важного занятия. Однако она, вежливо кивая головой, выслушала его и на минуту задумалась. На какой-то миг граф растерялся, не понимая, чего ему ждать. Княгиня отлично умела себя держать: сохраняя впечатление внимания к просьбе собеседника, она ничем не выдавала своей заинтересованности в услышанном или хотя бы какой-то реакции на него. Ее улыбка располагала к себе, но кто знает, последует ли за ней ожидаемое продолжение?