удовлетворяет потребностям местного населения» [Стариков 1927: 37][147].
К декабрю 1923 года, когда последние уклонисты вновь стали платить за добровольное членство, потребительские кооперативы переросли свой статус аппаратов. Московские чиновники уже не могли просто заставить их появиться или работать по команде. Пока крупные рабочие кооперативы (ЕПО, ЦРК) на протяжении периода НЭПа оставались чрезвычайно бюрократизированными организациями, другие кооперативы, в том числе подавляющее большинство деревенских ассоциаций, возвращались к былому гражданскому духу. Как в первые десятилетия двадцатого века, в 1920-х годах потребительские кооперативы получили широкое распространение в российских деревнях не только потому, что получали распоряжения сверху, и даже главным образом не потому, что их учредители рассчитывали на получение прибылей, а потому, что сельские жители действительно нуждались в товарах. Кооперативы формировались, когда кворум местных жителей решал, что кооператив обеспечит деревню более широким выбором товаров и предложит их по разумным ценам. Тем не менее частичный возврат к дореволюционной организационной структуре, как уже было показано, не помешал существованию двух экономических тенденций, сохранившихся со времен войны, а именно – расширению кооперативного сбыта как в абсолютных, так и в относительных значениях и ухудшению финансового положения кооперативов.
Кроме того, потребительские ассоциации были обременены еще одним проявлением наследия военного коммунизма – подозрениями со стороны большевиков в их «более капиталистической, нежели социалистической» и «менее пролетарской, нежели буржуазной» природе. Долгосрочной задачей советских руководителей было вытеснение кооперативами частной розничной торговли, однако они также хотели, чтобы это произошло на их условиях – то есть на условиях централизованного планирования и контроля. Вне рабочих кооперативов подобного надзора недоставало: сельских потребительских ассоциаций, созданных по государственной инициативе, и сельских представителей компартии было крайне мало. Не обязательно соглашаться с мнением Рабкрина, приписывающим изъяны кооперативной розничной торговли «кулакам, бывшим торговцам и иногда даже священникам», которые якобы захватили контроль над правлениями сельских кооперативов, чтобы представить, что потребительские общества время от времени служили ширмой для частной торговли. В своем исследовании 1923 года Я. А. Яковлев привел в пример один сельский район под Курском. Единственным кооперативным магазином в селе Зуевка, зарегистрированным как часть кооперативной сети (многолавкой), на самом деле управлял «сын купца»; в этом якобы кооперативе не было членов, и он не принимал взносов. Описанное Яковлевым представляется достоверным, поскольку он упоминает, что лавка в Зуевке пользуется успехом и крестьяне положительно оценивают ее владельца: «Человек он для нас полезный» [Яковлев 1923:54–55][148]. Хотя использование кооперативов в качестве налоговых убежищ в большей степени ассоциировалось не с потребительскими ассоциациями, а с производственными артелями (которые, очевидно, играли такую роль в революционный период), несложно найти другие примеры того, что Ю. Ларин назвал лжекооперативами[149]. Тем не менее ни в одном источнике нет указаний на их количество или предположений, что значительная доля потребительских ассоциаций имела мошеннический характер. В стойком недоверии большевиков к кооперативам следует видеть более глубокий мотив: к общественной инициативе те испытывали не меньшую неприязнь, чем к инициативе частной, ориентированной на прибыль.
Учитывая такое отношение, большевики были вынуждены поддерживать хрупкое равновесие. Руководящим принципом НЭПа было использование спонтанных общественных сил и инициативы для консолидации экономики социалистической России. Однако, как стало видно в ситуации с торговыми представителями, этот принцип вступал в конфликт с инерцией бюрократизации, которая определяла «социалистическую» экономическую культуру. Идеи Ленина о кооперативах, изложенные в его поздней значимой статье «О кооперации», выявили эти противоречия и конкретизировали их: статья, опубликованная в мае 1923 года, стала отправной точкой для всех последующих политических дискуссий, посвященных вопросу кооперативов. Еще более явно, чем в 1918 году, Ленин связывал кооперативы с социализмом и настаивал на том, чтобы они сохранили свой традиционный характер как независимые общественные организации с добровольным членством, взносами, выборами и ориентацией на рынок. Однако в то же время он заявлял, что государству следует создать условия для того, чтобы кооперативы продвигали интересы власти: кооперативы следует делать все более централизованными, наблюдать за ними и заставлять работать в рамках плана [Ленин 1958–1965,45: 369–377][150]. Очевидно, что кооперативы занимали промежуточное положение в социалистической экономике.
Одним из результатов этих противоречий, причем имеющим долгосрочные последствия для советской экономической системы, стало возникновение методов контроля. Подходы, принятые в начале 1920-х годов для обеспечения надежности операций в торговом секторе, на протяжении последующих 30 лет фактически оставались неизменными. В число таких подходов, как уже отмечалось ранее, входили широко освещаемые кампании против неправомерных действий в торговле, примечательные показательными судами и жесткими карательными санкциями. Среди них также была и кадровая реорганизация. В заключении своей статьи «О кооперации» Ленин писал, что «выборы» не подразумевают, что власть должна передать кооперативы «буржуазным партиям» – неудивительно, это понятие, учитывая усиливающиеся в начале НЭПа репрессии против членов других российских социалистических партий, теперь распространялось на меньшевиков и социалистов-революционеров (эсеров). Чистки в кооперативах, начавшиеся в период военного коммунизма с выдворения «буржуазных кооператоров» из администраций Центросоюза, проводились в одном месте за другим [Морозов 1969: 184–186; Дмитренко и др. 1978: 167–168; Дудукалов 1978: 94]. Изгнанные эсеры, кулаки и прочие по возможности заменялись назначенными сверху коммунистами, прошедшими недавно организованные курсы по кооперативной торговле. Однако число прошедших эти курсы не успевало за кадровыми потребностями кооперативов. Как и в период Гражданской войны, мобилизация коммунистов в ряды кооперативных управленцев главным образом влияла на кооперативные союзы центрального и республиканского или губернского уровней, хотя даже в деревнях от 15 до 20 % членов кооперативных правлений к 1924 году составляли коммунисты [Морозов 1969: 187; Дмитренко и др. 1978: 167–178][151].
Ситуация с потребительскими кооперативами в период НЭПа была отчасти сродни ситуации декабря 1917 года. В то время они функционировали в рамках видоизмененной рыночной экономики, но уже представляли собой крупные организации, имеющие прочные связи с государственной системой распределения, и, как предупреждал Ленин в проекте своего декрета о потребительских коммунах, к тому времени уже стали уязвимы перед государством. С того момента до середины 1920-х годов, безусловно, утекло много воды и произошло много изменений. Среди них – появление отдельной, особенно покладистой, но при этом и особенно успешной категории потребительских ассоциаций – «рабочих кооперативов»; упадок финансового положения кооперативов; уход Центросоюза от роли центрального координирующего органа (он стал исполнительным органом кооперативов, а позднее – национальным органом по закупкам и распределению потребительских товаров). Уязвимость кооперативов, таким образом, не исчезла. Хотя советские авторы признавали, что в конце 1920-х годов частный сектор вытеснялся кооперативами в гораздо большей степени, чем предприятиями государственной торговли, в 1930-х годах уже кооперативы подвергнутся разграблению со стороны государства.
Государственная торговля, напротив, окончательно оформилась в