свои действия с различными берлинскими инстанциями. В апреле он представил отчет о состоянии дворцов в МИД, где, по всей видимости, опасались, что разрушение дворцов может быть использовано вражеской пропагандой. Вундер сообщал, что острой необходимости что-то предпринимать нет343. В последующие месяцы Штёве собирал в Пушкине то, что еще там оставалось. В одной из церквей он обнаружил склад, где хранилось значительное количество советских фильмов. При содействии нового местного шефа СД, оберштурмфюрера Цёллера, он организовал их вывоз344. Из картин Гюбера Робера, вверенных попечению СД, сообщил Штёве в конце апреля 1942 года, три к тому времени уже были изъяты и помещены на хранение345.
Немецкие ученые интересовались не только искусством: существовавшая в Пушкине с 1921 года опытная станция Института растениеводства, которым руководил Н. И. Вавилов, тоже привлекла их внимание. Город посетил Вальтер Херцш, руководитель Восточно-Прусского отделения Института селекции Общества имени кайзера Вильгельма и советник (теперь в ранге военного советника) по научным исследованиям и сельскохозяйственному образованию при рейхскомиссаре Остланда. Поскольку у него, очевидно, сначала не было своего служебного автомобиля, он попросил Штёве подвезти его в Институт растениеводства, библиотеку которого он собирался изъять для сохранения. Но к этому моменту – дело было в апреле 1942 года – библиотека находилась уже в таком плачевном состоянии, что военный советник отказался от намерения вывезти ее. Летом Херцш занял должность директора опытной станции, на которой продолжали работать несколько российских сотрудников346.
Штёве вместе с переводчиком и водителем пробыл в Пушкине до июля 1942 года, но так и не нашел для себя сферы приложения сил и по согласованию со всеми причастными ведомствами вернулся в Прибалтику. Из его донесения мы узнаем, что Александровский дворец хорошо сохранился: отопление, водопровод, освещение – все было в порядке. Екатерининский же дворец, напротив, был сильно поврежден пожаром:
В ночь с 13 на 14 мая в результате русской бомбардировки (одна фугасная и одна зажигательная бомба попали во дворец) средний коридор, ведущий из тронного зала на восток, выгорел на отрезке длиной 125 м (при общей длине фасада 300 м). При этом [сгорела] и та часть, где висели три картины Гюбера Робера, которые мы ранее передали СД. Командир СД представил подробный рапорт о пожаре. Он со своими немногочисленными подчиненными осуществил работы по тушению. Выгорело и помещение, в котором находился изъятый и взятый на сохранение Янтарный кабинет347.
Через несколько дней Штёве лично осмотрел место пожара: «Остались действительно одни стены. По полуразрушенной лестнице главного входа мы добрались до второго этажа, откуда дальше пройти было невозможно»348.
Несмотря на весь свой энтузиазм, Штёве, видимо, все же придерживался договоренности между командованием группы армий «Север» и Оперативным штабом рейхсляйтера Розенберга, согласно которой вывозить произведения искусства разрешалось только сотрудникам Сольмса. Служба безопасности (СД) хранила оставшиеся предметы тоже лишь для того, чтобы передать их Сольмсу. Во всяком случае, искусствовед Вернер Кёрте, недолгое время находившийся летом 1942 года в районе пригородных дворцов, докладывал, что он и его шеф Сольмс в августе упаковали крупноформатные работы современного художника Фрица Крюгера, художников Иоганна Баптиста фон Лампи (1798–1857) и Фридриха Тидемана (1865–1893). Предположительно, они забрали картины с собой в Гатчину и оттуда отправили их либо в Псков, либо в Кенигсберг: выяснить это пока не удалось349. Из письма Хельмута Перзеке к его научному руководителю Курту Бауху следует также, что люди Сольмса тем летом вывезли еще очень много предметов, особенно из Гатчины, но также и из Пушкина. В сгоревшей части Екатерининского дворца Перзеке с помощью саперной команды разобрал изразцовую печь и уложил ее в 42 ящика; кроме того, к вывозу подготовили два паркетных пола. Все это делалось под огнем. «Русские даже помогли, – писал Перзеке, – если бы они не пробили накануне внешнюю стену, мы не смогли бы вынуть четыре большие настенные росписи»350.
Вывоз Готторпского глобуса
Перзеке с удовлетворением написал в своем письме Бауху, что во время отпуска Сольмса в сентябре был наконец-то упакован и Готторпский глобус. Его не было в списке произведений искусства немецкого происхождения, которые надлежало непременно привезти в Германию351, однако его история и значение таковы, что он, несомненно, относился к этой категории. Этот глобус был спроектирован в XVII веке математиком и философом Адамом Олеарием, служившим герцогу Шлезвиг-Гольштейн-Готторпскому, и построен руками немецких техников и механиков. Сферическая медная конструкция, покрытая тканью, имеет диаметр три метра и весит более трех тонн. Если смотреть на сферу снаружи, можно видеть поверхность Земли, а если войти внутрь, то взору открывается звездное небо и ход Солнца так, как их можно увидеть с земной поверхности. Внутри глобуса, который вращается вокруг собственной оси, могут сидеть и так «путешествовать» до двенадцати человек. Первоначально он стоял в специальном Глобусном павильоне в парке Готторпского дворца. В 1713 году, во время Третьей Северной войны, царь Петр I встречался в Готторпе с датским королем Фридрихом IV352 и пожелал получить этот глобус в подарок. После четырехлетнего путешествия конструкция прибыла в Петербург и была выставлена в Кунсткамере. При пожаре в середине XVIII века она сильно пострадала, но была восстановлена под руководством М. В. Ломоносова. При реконструкции учли полученные к тому времени новые знания о Вселенной. И наконец в 1901 году глобус нашел свое место в так называемом Адмиралтействе в парке Екатерининского дворца353.
Сольмс обнаружил Готторпский глобус в одно из своих первых посещений царскосельского Адмиралтейства и его оригинальную дверь XVII века забрал с собой в Псков, где сделал ее экспонатом выставки в Поганкиных палатах354. В условиях военного времени вывезти огромный, тяжелый глобус – задача нелегкая. Для нужд искусства, как правило, трудно было получить рабочую силу и место в транспортных средствах. В данном случае, похоже, сыграла свою роль воля руководства нацистской партии. Переписка, которая должна была предшествовать вывозу глобуса и в которой, помимо всего прочего, наверняка обсуждался вопрос, куда его везти, не обнаружена. Хельмут Перзеке, в довоенные годы работавший в музее Тауло в Киле, ставил себе впоследствии в заслугу то, что выступал за отправку глобуса в Шлезвиг355; рассматривались также Мюнхен и Нюрнберг. Решающее слово сказал, по всей видимости, Генрих Лозе, гауляйтер Шлезвиг-Гольштейна и одновременно рейхскомиссар Остланда. Как бы то ни было, различные германские организации в этом деле бесконфликтно сотрудничали друг с другом: Лозе распорядился переправить глобус в Германию, Сольмс руководил его демонтажом, а Оперативный