Читать интересную книгу Приговор - Захар Абрамов

На выстрел прибежал Айриян. Бледный, губы трясутся. «Что ты наделал» — шепчет. Отобрал у меня пистолет, бриллиантовый кулон — цены ему нет! — еще кое-что, завернул руку за спину. Я молчу, думаю, хочет меня вывести спокойно на улицу. Но он хитрый был однако. Словом, доставил меня в милицию. Валить на него — бессмысленно. Кто поверит? — «Старик» волновался, глаза его блестели зло, голос, всегда ровный, срывался. — Получил я большой срок, бежал. Приехал в Ашхабад — Айрияна и дух простыл. Узнал только — за что-то выгнали его из милиции. Начал я розыск. Уже перед самой войной передали мне, что он поселился в Баку. Я собрался было туда, да влип по дороге. И крепко. Потом лагеря — Казахстан, Забайкалье, Колыма… Два раза рвал когти, неудачно. Вот сейчас — третий…».

Голос Галустяна уходил все дальше и дальше, звучал все тоньше и тоньше. Через несколько минут майор Акперов уже посапывал носом. Погасшая папироса выпала из пальцев, закатилась под диван…

…Комната для допросов маленькая, низкая. И стулья, и стол привинчены к полу. Лалаев с достоинством опустился на коричневый табурет, скользнул равнодушным взглядом по столу, в упор, пристально, словно желая на всю жизнь запомнить, посмотрел на Акперова и Байрамова. Заур заметил про себя, что Лалаев сильно сдал. Красноватые, воспаленные веки. Помятое серое лицо. На затылке, сквозь редкие волосы просвечивает шрам, похожий на расплывшуюся оспину.

И Байрамов, и Акперов понимали — обмен любезностями не состоится. Как было договорено, — действовали напрямик. Байрамов зачитал материал, от которого, казалось бы, не ускользнуть, не уйти. Но «Волк» слушал безучастно, неподвижно, не выражая ни согласия ни удивления. Он знал, что круг замкнулся, просто хотелось молчанием доказать свое превосходство, заставить следователей потерять выдержку, сорваться… Это все, что он еще мог.

На очных ставках перед ним поочередно проходили соучастники. Особенно горячился «Артист», которого выводило из себя спокойное лицо Лалаева. Не выдержав тяжелого, мертвого взгляда, он заорал ему в лицо:

— Что молчишь, старый пес? Чужими руками сработал? Обвел, как пацанов?!

Но Лалаев молчал. Он не открыл рта и тогда, когда следователь довольно убедительно сказал ему:

— Ведь вы не можете не понимать, что все, к чему вы стремились, противоречило укладу нашего общества, шло против закона, а раз так — то вас ждало неизбежное возмездие? О чем вы думали? На что надеялись?

Лалаев, не разжимая тонких губ, чуть прикрыл вспыхнувшие ненавистью глаза.

В комнату пригласили Мариту. Она встала против «отца» в ярком свете электрических ламп. И впервые за четыре часа он потерял спокойствие, вскинул острый подбородок и разом побагровев, прохрипел ей в лицо:

— Де-ше-ва-я…

Марита попятилась к двери.

— Пишите. Я — Лалаев, я же — Караян, Тониянц, Заступин, Сергеев. Я ненавижу вас.

ГЛАВА 32

ИСТИНУ НЕЛЬЗЯ ОДЕТЬ

Итак, дело об убийстве Айрияна закончено. Осталось только подвести итог оперативно-следственных действий, составить обвинительное заключение.

По этому заключению государственный обвинитель будет поддерживать обвинение, защитники ходатайствовать о смягчении наказания. А суд? Судебная коллегия Верховного суда выслушает речь прокурора, показания свидетелей, подсудимых и их последнее слово, а затем удалится, чтобы вынести приговор.

Приговор! Это короткое слово било Акперова по нервам.

Ночами, ворочаясь на своем узком и жестком диване в кабинете, он выступал и в роли защитника, и в роли обвинителя Мариты.

— Несчастная женщина, жертва опытного преступника, — говорил адвокат.

— Соучастница преступления, — коротко парировал прокурор.

— Она хорошо усвоит этот суровый урок, будьте снисходительны. Счастье пришло к ней так трудно, — продолжал адвокат.

— Она слабовольна. Ошибки, видимо, ничему не научили ее. Шаг за шагом закономерно она приближалась к преступлению, — возражал прокурор. — Поэтому — не прощение, а осуждение будет ей уроком. И настоящее счастье не приходит в руки само, за счет чьей-то жалости. За него борются…

Впрочем, споры, которые Заур часто вел сам с собой, имели продолжение и в кабинетах отдела. Разумеется, здесь они имели другой характер — чисто юридический и, конечно, едва заходил Акперов, они обрывались.

— Нет и еще раз нет, — повторял Агавелов. — Лайтис — не преступница. Лайтис на поруках до суда. О чем это говорит? О том, что вы, товарищ Байрамов, в сомнении. Но, позвольте спросить, как же тогда объяснить предъявленные Лайтис обвинения, как соучастнице убийства? Согласен тысячу раз, — словно защищаясь, он выставил вперед руку. — Лалаев, Галустян, Мехтиев, Чуркин — преступная бражка, негодяи, подлецы. Но разве можно равнять с ними эту женщину.

— Прекрати, — раздраженно прервал его Байрамов. — Думаешь, мне легче? Ради чего столько громких слов, дорогой?

— Ради справедливости! Ведь судьба человека решается, его будущее… — Агавелов прошелся по комнате, стукнул пальцем по выключенному вентилятору, поморщился от боли. — Почему вы решили, что Лайтис соучастница убийства? Убийства, — понимаете ли?

— Дорогой мой, это видно по ходу событий. По материалам следствия.

— Извините. Я тоже слушал признания обвиняемой, я принимал активное участие в раскрытии преступления, прекрасно изучил сам факт убийства и все то, что предшествовало ему. Утверждаю, Лайтис не знала о готовящемся убийстве.

— Это ничем не доказано.

— Но и ничем не опровергнуто. Она не крала, не грабила, не убивала, только напоила старика…

— С целью!

— Да, она действовала обманом. — Агавелов нервно одернул китель. — Но я никогда не соглашусь с тем, что в ее действиях был преступный умысел.

— Почему? — невесело спросил Байрамов.

— Потому, что — нужно понять, почувствовать необычность, нет, это не то, — сложность жизни Мариты. В чем она виновата? В том, что, будучи неискушенной девчонкой, увлеклась жуликом? По наивности попала в капкан, ничего не зная о преступных махинациях мужа.

— Не знать одно. Не интересоваться источниками баснословных заработков — другое.

— Не придирайтесь к словам, Фархад Гусейнович. Вспомните — следствие не коснулось ее. Она осталась в стороне. И дальше… Горькая случайность, грубый обман. Женщина, испуганная, растерявшаяся, попадает под влияние сильного человека, который до мозга костей подл, жесток. Она принимает его помощь за чистую монету. И Лалаев, ловко играя на ее слабостях, чувстве благодарности, использует ее в своих планах. А когда она узнает, что стала орудием его преступных замыслов, решает кончить самоубийством.

— И тянет с этим решением несколько дней, — вставил Байрамов.

— Пусть так. Но она доказала на деле, что не принимает волчьи законы. Прекрасно понимая, чем ей это угрожает, решилась на открытый вызов «отцу». Преступники не имеют ни стыда, ни совести. Люди же, имеющие стыд и совесть, в наше время не могут быть преступниками.

— И здесь, капитан, ей не хватило воли. Поверь, легче сказать, что ненавидишь, чем объясниться с любимым. Особенно в положении Мариты. Уроки ей, видно, не идут впрок. Она выбрала путь полегче.

— Полегче? Марита погибла бы, если б Акперов своевременно не нагрянул туда. Так зачем же теперь, когда она сама сделала первый трудный шаг к правде, закрывать шлагбаум, губить ее? — Агавелов не владел собой, почти кричал. — Да ведь спасти ее, значит проявить, ну, как вам сказать… Ну, самую человеческую человечность! Уверяю вас, Фархад Гусейнович, Марита не соучастница. Она ошиблась!

«Ошиблась! Какое древнее и неумирающее слово — ошибка, — подумал Байрамов. — Она сопровождает человека непрошеной гостьей. Ошибки собирают, изучают только ради одной цели, — чтобы они не повторялись. А в этом деле…» Прошел к окну. Ночное осеннее небо было беззвездным. Из щелей поддувало холодом.

— Послушай, друг, — сказал он, обернувшись к Агавелову. — В какой-то степени ты прав. Но только в какой-то. Почему? Да потому, что Лайтис перешагнула ту черту, за которой начинается преступление. И этот факт бесспорен.

— Конечно, конечно, — проговорил в раздумье Агавелов. — Получается нелепо. Странно. Мы можем и не можем отступить от буквы закона…

— Но пойми, при всем моем уважении к тебе, я изменю своему служебному долгу, если сниму обвинение с этой женщины. Только суд властен судить или же оправдать ее. Думаю, что спорить по этому поводу излишне.

— А я не спорю. Имею же я право высказывать свое личное мнение, обосновать его?

Следователь неожиданно взял Агавелова за плечи, круто повернул к себе.

— Слушай, Эдуард. — Заура я знаю много лет, и это дело волнует меня не меньше, чем тебя. Но я не хочу одевать истину. Пусть она останется нагой. В обвинительном заключении все будет изложено предельно ясно. И объективно. Это я тебе обещаю.