Читать интересную книгу Фанни и Александр - Бергман Ингмар

3

Через несколько дней открываются дипломатические переговоры между Епископом и бывшими деверя-ми Эмили. Место проведения переговоров — библиотека Епископской резиденции. На Эдварде Вергерусе пасторский сюртук и золотой крест. Братья в дневных костюмах. Угощение состоит из сухого хереса и печенья. Осеннее солнце проникает сквозь пыльный полумрак и придает лицам мужчин восковую бледность.

Эдвард: Может быть, сядем? Пожалуйста, дорогой брат Карл, советую сесть в кресло, а Густав Адольф расположится на диване. Разрешите предложить вам ещё капельку хереса? Ах не хотите. Тогда миндальный хворост, кулинарный шедевр моей сестры? Тоже не желаете. Я сяду в своё старое кресло. Оно следует за мной повсюду, ещё с тех пор, как я начинал викарием в приходе Амсбергской капеллы на юге Даларна.

Епископ не находит больше, что сказать. Посетители молчат. В солнечных бликах кружатся пылинки. По ковру медленно ступает толстый черный кот с задранным вверх хвостом, извивающимся точно змея. Мужчины рассматривают кота.

Эдвард: Я желаю, чтобы дети вернулись обратно. Город у нас маленький, сплетни распространяются моментально.

Вновь наступает молчание. Братья обмениваются взглядами. Когда Карл Экдаль начинает говорить, он собран до предела. Густав Адольф сопровождает его речь короткими кивками. Черный кот вспрыгнул на стол и разлегся в центре солнечного круга. Он наблюдает за собравшимися широко раскрытыми желтыми глазами, уши стоят торчком, хвост медленно ходит из стороны в сторону, из брюха доносится громкое урчание.

Карл: Боюсь, дорогой брат неправильно понял причину нашего визита. Мы пришли для того, чтобы от имени всей семьи и от себя лично уговорить нашего брата дать свободу Эмили и детям. Мы не осмеливаемся утверждать, будто нам в деталях известно, что здесь произошло. Мы знаем только, что наша милая Эмили глубоко несчастна и что детям плохо в Епископской резиденции.

Густав Адольф: Наша семья прекрасно понимает, каким болезненным шагом является развод для служителя церкви в таком высоком сане, и мы бы искренне хотели подобающим образом возместить дорогому брату его тяжкую потерю. Я говорил предварительно с моей матерью, и мы готовы уплатить значительную сумму. Сумму, которую мой уважаемый брат волен, естественно, употребить на благотворительные дела, на благотворительное общество или на какие-либо иные цели; угодные моему уважаемому брату. Мы совершенно согласны с нашим дорогим братом по поводу необходимости соблюдать строжайшую тайну, и моя мать заявила, что согласна уехать с Эмили в Италию на срок не менее одного года.

Эдвард: Прежде всего разрешите мне сказать, что я по достоинству ценю то уважение и щедрость, которые семейство Экдаль готово проявить ко мне в этот тяжелый для меня момент. В то же время я вынужден, хотя это и причиняет мне боль, поставить все точки над «i». Дети убежали из своего дома. Они должны быть безусловно и без промедления возвращены своим законным родителям. Любая проволочка причинит всем нам, и в не меньшей степени их матери, невыразимые страдания. После возвращения детей я согласен выслушать возможные предложения со стороны семейства Экдаль. При этом во избежание дополнительных задержек и недоразумений хочу подчеркнуть, что вопрос о разводе обсуждению не подлежит.

Карл: Я чрезвычайно благодарен моему уважаемому брату за четкое и недвусмысленное изложение его позиции. В то же время я обязан сообщить моему уважаемому брату, что дети никогда не будут возвращены в резиденцию Епископа, чтобы и дальше подвергаться там насилию, которое они уже на себе испытали. Возможно, следует также добавить, что в этом вопросе семья Экдаль придерживается единого мнения. Таким образом, этот вопрос обсуждению не подлежит. Дети по рождению принадлежат нашей семье, и мы несем ответственность за их благополучие и развитие.

Эдвард: Меня очень огорчает, что семья Экдаль диктует условия. Особенно учитывая то обстоятельство, что, поскольку я являюсь отчимом детей, закон на моей стороне. Кроме того, у меня, как у служителя церкви, есть и нравственное преимущество.

Густав Адольф (смеётся): А у нас есть дети, дорогой брат.

Эдвард: Меня радует, что брат находит повод для веселья в столь болезненном вопросе. Тем не менее юридического и полицейского вмешательства, по-видимому, не избежать.

Густав Адольф: Сомневаюсь, дорогой Эдвард! Ты скорее наложишь в штаны от страха опозориться в глазах шамкающих вставными челюстями прихожанок. Очень может быть, что нравственность и юрисдикция на твоей стороне, старина. Но учти, я заключил союз с безнравственностью, и, даже если тебе удастся одержать победу в верховном суде, мы, поборники безнравственности, до этого успеем распустить такие невероятные слухи о твоей персоне, и о твоем поведении, и о твоем доме, и о твоей сестре, и о твоих служанках, и о твоем рассудке, и о твоей сексуальной распущенности, и о твоем парике, и о твоем лицемерии, и о твоей ипохондрии, и о твоей непорядочности, что на всю оставшуюся жизнь тебе придется удовольствоваться службой среди язычников и эскимосов. Все это я говорю вовсе не для того, чтобы тебя запугать, мой уважаемый брат, а для того, чтобы игра шла с открытыми картами. А теперь докажи нам, что мозги у тебя встали на место, если они, конечно, у тебя есть.

Эдвард: Брат демонстрирует высокий уровень клоунского искусства, и я бы с удовольствием посмеялся, если бы в болтовне моего брата не содержалось то, что я склонен назвать реальной, неприкрытой угрозой.

Густав Адольф: Я скажу тебе кое-что, мой высокопреподобный друг, кое-что, чего ты, возможно, не совсем понимаешь — я вижу тебя насквозь. Ты — фантастическая скотина.

Карл: Заткнись-ка, милый Густен, подумай о своем давлении. (Епископу.) Я приношу свои извинения, дорогой Эдвард. Даже если мы придерживаемся разных точек зрения по поводу конфликта, который в настоящее время представляется неразрешимым, мы обязаны вести себя как образованные люди. Я совершенно не одобряю мыслей и выражений, высказанных здесь моим братом, и прошу тебя учесть, что он говорит только от своего имени и ни в коей мере не выражает общего мнения нашей семьи.

Епископ молча кланяется профессору, потом снова откидывается на спинку кресла — длинные костлявые пальцы узкой руки барабанят по подлокотнику, взгляд голубых глаз прикован к какой-то точке за левым ухом Густава Адольфа. В уголках губ змеится улыбка.

Эдвард: Да, да. (Пауза.) Да.

Густав Адольф (с трудом): Пусть мой уважаемый брат меня извинит. Тысяча извинений. Я неотесанный мужлан, по крайней мере так утверждает моя жена. Забываю о внутренних качествах человека. Слишком много пью. Мне стыдно. Прошу простить.

Эдвард: Не будем больше об этом говорить. Я даже готов по достоинству оценить честное высказывание честного человека, хотя оно и несколько... резковато. (Улыбается.) Не желает ли мой брат выпить стаканчик хереса? Могу заверить, вино прекрасно.

Густав Адольф (присмирев): Благодарю. Спасибо большое. (Пьёт.) Я действительно сожалею. Я так люблю эту дурочку Эмили, эту глупую актрису. Мы все её любим, все семейство. И вот наш брат Оскар умер. А мы не сумели проявить о ней достаточной заботы. Нам есть за что упрекнуть себя. Мы чертовски ленивы, заняты только собой. Я сегодня утром так и сказал Альме: если бы мы не были так чертовски ленивы и заняты собой, никогда бы...

Он осекается и закусывает кончик уса. Карл сделал ему предупреждающий знак. Епископ сидит с отсутствующим видом, под высоким потолком сгущается тьма, солнечный пожар погас, заставленные книгами стены отступают в сумрак. Черный кот мурлычет.

Карл: Мне думается, что при имеющихся обстоятельствах мы не сможем прийти к соглашению. Будем считать нашу в основном доверительную и искреннюю беседу осторожным зондированием.