class="p1">– Молодой корреспондент из журнала у вас переночует, – прозвучало как команда.
Они одновременно кивнули. Вхожу и никак не могу понять: я в доме или я еще в предбаннике. Пол-то земляной.
– Не хотите ли молочка попить? Дорога небось дальняя.
– Конечно, с удовольствием.
Из крынки хозяйка наливает полную алюминиевую кружку молока, а она скользит у меня в руках. Сил почти не хватает, чтобы удержать ее. Тогда я другой рукой начинаю поддерживать, чтобы та не выпала. Пальцами чувствую жир на внешней стенке этой кружки. Молоко неестественно вкусное, я бы сказал, насыщенное. Пара с меня не сводит глаз:
– Спасибо, спасибо. Очень вкусно, – настороженность слетела с их лиц.
– А спать Вы будете вот здесь – на печи! – они как-то разом жестами показали на огромную печь, единогласно уступая свое законное место.
С печи углом свешивалось лоскутное одеяло тусклого цвета. Оглядываю избу еще раз. Единственный предмет, который стоял на земляном полу, – швейная машинка дозингеровской эпохи. Других предметов в комнате не было. Свет еле проникал в комнату. Мне как-то стыдно стало и неловко перед этими людьми. Я приехал из другого мира – с высокоэтажностью, с правами в кармане, но без автомобиля еще, умением водить мотоцикл, разбираться в этой технике, с планами на жизнь. Передо мной были два человека, у которых уже не было планов. Я-то свою взрослую жизнь только начинал. Эта ночевка оказалась испытанием души.
Утром меня угостили капустой с куском черного хлеба. Чем отблагодарить этих людей? У меня не было волшебного приемника. У меня с собой ничего не было, кроме фотоаппарата. Да и денег не было. Возвратился в столицу, сдал материал. Я несколько дней не появлялся в редакции, приходя в себя от этой первой самостоятельной командировки.
Молочница с бидоном
Сидя в самолете, я оглядываюсь: тут и моряк в форме, и геодезист со штативом, и молочница с бидоном, нас двое и еще несколько человек – сельские жители, одним словом. Пилоты выделялись своей формой. Прошли мимо пассажиров, закрыли дверь. Взревел мотор. Стало шумно, прибавилась вибрация. Мы в воздухе. Вираж. Если повернуться к иллюминатору, можно увидеть, как под крылом самолета рябит вода Финского залива. В полутемном салоне трудно было рассматривать лица. Большинство повернулись к иллюминаторам, я тоже. Моя коллега из редакции так близко, что я вижу только ее губы. Ярко накрашенные, красивые, сочные губы. Они что-то мне напоминают, что-то знакомое…
Вспоминаю, конечно, это Ренуар – картина под названием «Сесиль» – прекрасная женщина с яркими губами. Они передо мной и что-то рассказывают о крушении английского, самого красивого в мире, пассажирского самолета Super Constellation. Мысли мои немного начинают путаться. Живая Сесиль так близко, что ощущаю тепло этих губ и их красоту…
Я изредка поглядываю в иллюминатор. На коленях держу кофр с фотоаппаратурой, слушаю историю о самолете, рассматриваю еще что-то говорящие губы, нарисованные Ренуаром. Сладкий миг, обещающий блаженство…
Свет начинает пронизывать пространство салона. Детали, которые не были видны несколько секунд назад… И, наконец, потолок кабины… Все неожиданно посветлело, что вызвало оцепенение, граничащее с окаменелостью. Понять это было невозможно…
Нелетная погода. 1958
Молочница, уже без бидона, срывается с места и бросается в конец самолета. Я поворачиваю голову и вижу, как правой рукой она хватается за поручень внутри самолета. Все тело ее, попадая в спрессованный воздух, тянется наружу. Она пытается что-то схватить там, за бортом. Вижу огромный люк, который уже начал отделятся от самолета, трещать своими петлями. До хвостового оперения совсем чуточку. Не надо быть гением, чтобы понять, что в следующее мгновение люк может оторваться и ударить по заднему крылу.
Рыбак сделал то же самое. Он подбежал к молочнице, правой рукой схватился за поручень, а левой рукой стал помогать молочнице тянуть люк на себя. Это им не удавалось. Кто-то еще пришел им на помощь.
Ноги мои не двигались. В таком состоянии мы приземлились на маленький аэродромчик острова Кихну. Самолет стоял уже с выключенным мотором, а я продолжал сжимать закрытый кофр. Потом мы отошли от самолета далеко, а пилоты еще долго были видны около хвоста самолета…
…Чаепитие, угощение, копченая рыбка. Я смотрю на лица рыбаков, обветренных, суровых, но гостеприимных, на украшавшие комнату вышивки девушек…
Жизнерадостные и, мне показалось… счастливые люди. Нам предложили посмотреть, как делают всем известные шпроты, как рыбу их ловят, коптят и упаковывают. А хозяева, видимо, ожидали увидеть, как кушают всем известную продукцию. Надо было спешить на другой остров – Мангелайт.
Баркас небольшой, а волна была сильная, и очень сильно укачивало. До такой степени, что жизнь, затягивалась тиной, мозги не работали. Хотелось лечь, забыться, устать, исчезнуть, куда-то улететь. Ну, наконец-то земля!
Вы знаете спокойствие людей, которые живут на природе? Нет хитрости, нет страха, каким-то внутренним спокойствием веет от этих людей. Их жизнь предсказуема, она одинакова: сегодняшний день похож на завтрашний… И куры, поросенок, который похрюкивает под ногами, – забавляют, делают их жизнь чуточку разнообразнее. Ну и посещение гостей из центра, из столицы. Мы, к стыду своему, не догадались привезти что-нибудь, хотя бы тортик. Попив чаю, мы отправились осматривать маяк. Длинная, многоступенчатая лестница, витиеватая, металлическая. Гулкие шаги по ней. Мы наверху.
Площадка, в центре огромный фонарь, идеальной чистоты линзы. Как мне показалось, это были линзы Френеля с краями, которые фокусируют лучи к центру. Остров длиной немногим больше ста метров, шириной тридцать метров, а ты стоишь на маяке, как на капитанском мостике. Набегает волна. Отсюда создается впечатление движения, причем даже не острова, а будто подводной лодки, верхняя часть которой вышла из-под воды, а там внутри что-то есть, твердое, настоящее, на которое можно опереться. Этого не видно, но это чувствуется. Может быть, просто могучая земля поддерживает этот островок над волнами Балтийского моря? Впечатление удивительное. Мне захотелось побыть там подольше, просто сидеть на длинных ступеньках и плыть куда-то дальше.
Я спрашивал смотрителя маяка, какой здесь закат, в какую сторону, как он выглядит. Смотритель отвечал на мои вопросы возбужденно, уверенно. Говорил быстро, жестикулируя, но его слова не достигали цели. На моем лице не было ответной реакции: я не знаю латышского языка. Превозмогая навалившуюся усталость, я начал съемку…
И все-таки, почему именно молочница бросилась к бездне, ведь были пассажиры, сидевшие ближе?
Первая командировка
Гости из далекого колхоза. 1958
Случился