и тут же сгибаюсь. Валлин и Юн решили провести еще один допрос. Моберг говорит, что никаких правил относительно того, сколько полиция может меня допрашивать, не существует. Но ничего страшного, пусть задают свои бесконечные вопросы. Чем скорее они поймут, что с меня нечего взять, тем будет лучше. Им меня не сломать.
Валлин сидит, откинувшись на стуле, пытается казаться расслабленным, а Юн предлагает мне что-нибудь попить. Потом он спрашивает, все ли нормально у меня в камере, нет ли жалоб. Словно пытается выманить у меня какую-нибудь информацию. Единственное, что ему по-настоящему было нужно, это чтобы кто-нибудь о нем позаботился, и как только полиция проявила дружелюбие, он сразу же раскрылся. Жалкий маленький отвергнутый обществом убийца.
Я фыркаю себе под нос. Я уже был на этом месте, я уже знаю, что бывает, когда человек доверяется полиции и открывает рот. Они выворачивают наизнанку каждое сказанное слово, чтобы приспособить его к созданной ими теории. Я такой ошибки не допущу, так что они могут перестать притворяться моими друзьями.
– Ладно, Даниель, – говорит Валлин. – Мы знаем, что вы с Линнеей общались. Можешь рассказать, как все началось?
– Мы хотим услышать твою версию событий, – добавляет Юн, так как я не отвечаю. – Она пришла в кафе, где ты работаешь? Вы там впервые встретились?
– Наверняка она показалась тебе красивой, не так ли? – говорит Валлин, доставая фотографию Линнеи, которую я раньше не видел. – В ней есть что-то особенное, правда, Даниель?
– Эти светлые волосы, большие глаза. Я тебя отлично понимаю, – поддакивает Юн, двигая фотографию поближе ко мне.
Я пытаюсь не смотреть на нее, но это невозможно. Глаза Линнеи пронизывают тебя, она улыбается той мистической мягкой улыбкой, от которой кажется, что ты для нее – главный человек на земле.
Я не хочу, чтобы мной манипулировали, но не могу перестать думать о ней. Передо мной встает тот день, когда Линнея вошла в двери кафе. Она долго рассматривала меню, она никуда не спешила. Я делал вид, что протираю сиденья у стойки, но на самом деле не мог отвести от нее взгляд.
Валлин прав. Я подумал, что она очень красивая, возможно, самая красивая женщина, которую я когда-либо встречал. Но она заворожила меня не этим.
Линнея впервые вошла в мое кафе морозным днем в начале весны. Я плохо спал в ту ночь, был уставшим и несосредоточенным. Я тер глаза и считал минуты до окончания смены. Снаружи ветер терзал замерзшие ветки деревьев, и все посетители заходили в кафе, опустив головы, их взгляды были абсолютно безжизненными. Но не Линнея. Ее улыбка осветила все кафе.
Я помню, как она чуть покачивалась на ногах, ожидая своей очереди, помню ее заказ. Большой капучино, пенки побольше, она посыпала ее корицей, а потом присела за столик в углу.
Весь тот час, что она провела в кафе, я не мог отвести от нее взгляд. Она сидела у запотевшего окна с раскрытой на коленях книгой и сосредоточенно читала. Она потягивала кофе и проводила рукой по волосам. Я словно наблюдал за экзотическим животным, просто не мог оторваться, и когда она наконец ушла, в моей груди образовалась такая пустота, какую я никогда раньше не испытывал.
Весь вечер я думал о ней. Я заметил ее имя на кредитной карте и несколько раз набирал его в Google в надежде увидеть ее фотографию, но, как ни старался, ничего не нашел. К моему счастью, она пришла на следующий день и через день тоже, села за тот же столик и заказала такой же кофе.
Ее приход стал главным событием дня, и я начал меняться сменами с другими, чтобы работать по вечерам. Я видел в ее взгляде какие-то отблески, словно мы беседовали друг с другом, обмениваясь не только простыми словами. Между нами что-то было, напряжение в воздухе, которое, казалось, можно даже потрогать, и я подумал, что она тоже его чувствует. А иначе зачем ей приходить сюда так часто?
Я начал собирать информацию, задавая невинные вопросы о том, как прошел ее день, как ей погода, пока готовил ее заказ. Иногда я подходил, чтобы протереть стол и украдкой взглянуть, что она читает. Очень часто это были книги об экологии, и однажды мне удалось заметить, что она берет их в библиотеке университета Мальмё. В тетради, которую она оставила раскрытой на столе, когда пошла в туалет, были нарисованы милые таксы. Возможно, она мечтала о собаке, мне почему-то казалось, что собаки у нее нет. Ведь иначе она бы торопилась домой, а не проводила свои вечера в кафе.
Каждая маленькая деталь, которую мне удавалось разузнать, становилась важным элементом пазла, из которого складывалась Линнея. Лето пришло и ушло, и наконец я решил набраться мужества и пригласить ее куда-нибудь. Несколько недель я все тщательно обдумывал. Заготовил вопросы, тренировал свои реплики в зависимости того, что она ответит. Я не хотел напугать ее, но чем больше мы виделись, тем сильнее я верил в то, что она чувствует то же самое, что и я.
В конце концов я решил, что сделаю это в следующий вторник. Обычно в этот день кафе пустовало, так что вероятность того, что нам удастся спокойно поговорить, была довольно велика. В то утро я долго мылся, тщательно побрился и надел выглаженную рубашку. Я был абсолютно готов и полон предвкушением. Но в тот день все пошло совсем не так, как я себе представлял.
– Даниель?
Юн стучит пальцами по папке, которую он держит в руках, и меня выбрасывает обратно в комнату для допросов. Я бросаю на него взгляд, но тут же стараюсь закрыться. Я не хочу, чтобы они заметили мою реакцию, и я вижу, что Валлин расстроен. Он ерзает на стуле, а между бровями залегла глубокая морщинка. Не стоит ли следователю-криминалисту получше скрывать свои чувства? От моего молчания от него скоро искры полетят. Он кладет руки на стол, и я представляю себе, что он видит перед собой. Жалкое отребье, влюбившееся в светловолосую невинную Линнею. Того, кто прикоснулся своими грязными пальцами к ее чистому белому лицу.
– Она тебя очаровала, – говорит он наконец низким голосом. – Но ты был ей неинтересен, и от этого ты разозлился. Ты раз за разом приглашал ее на свидание, но она отказывалась, и ты чувствовал унижение от того, что тебя отвергают.
– Нет.
Черт побери! Я ведь не хотел ничего говорить. Слово просто вырвалось, и, конечно, Валлин тут же подхватывает линию.
– От чего тебе было больнее всего,