Читать интересную книгу Богемная трилогия - Михаил Левитин

— Не дадут, — согласился генерал.

— Ведь она на определенный размер. Делается фуражка на атласной подкладке… Знаете, сколько труда требует даже обыкновенная фуражка, а не то что такая, как ваша, с околышем?

— Я не понимаю…

— Мир достоин уважения, любой мир достоин уважения, если он возник давно. Уважения достойны ремесла, и ваше ремесло достойно, потому что оно возникло давно. Помогите мне, — попросил старик. — Так же нельзя, у мальчика есть отец, и он ничего не может для него сделать. Для чего же нужны тогда отцы?

— Вы неправильно ставите вопрос, — сказал генерал. — Вы его, извините, как-то дико ставите.

— Я не сумел победить смерть, — сказал старик. — Это действительно трудно, и я пока не знаю как, но помочь живому… Помогите мне.

— Преступление слишком серьезно, слишком.

— Что вы называете преступлением? Несколько отколотых камешков? Земля богата, она принадлежит всем, она принадлежит и моему сыну тоже.

— Вы неплохой адвокат, но так надо защищать перед Богом, если он есть, не перед законом.

— Но закон один — Бог! — крикнул старик. — Нет другого закона, и вы здесь для поддержания этого закона, вы здесь для того, чтобы напомнить мне о Божьих законах, если я их забуду.

— Очень странное толкование функций нашего ведомства.

— Любого ведомства, — поправил старик, — любого ведомства, куда приходят утром и уходят поздно вечером. Для чего иначе вы засиживаетесь на работе?

— Я люблю свое дело.

— Вы хотите сказать — людей, — поправил старик. — Вы хотите сказать, что любите людей. Наберите номер, позвоните кому-нибудь в Москву, пусть отпустят мальчика.

— Кому вы передали бриллианты Голицыных в пятьдесят восьмом году?

— Французской писательнице Симоне де Бовуар. Она навестила меня в пятьдесят восьмом.

— Сколько она вам заплатила?

— Нисколько. Я подарил ей.

— Это звучит неправдоподобно!

— Нет, для меня нет. Я делаю своим друзьям дорогие подарки.

— Что вы просили за это у писательницы?

— На что вы намекаете? Она очень немолода.

— Но это бриллианты князей Голицыных!

— А вы что, представитель княжеского рода?

— Вы спекулянт? — спросил генерал.

— Да, я люблю держать в руках хорошие вещи. Через эти руки прошло много хороших вещей.

— Почему — на Запад?

— Вещи должны жить, их надо покупать, продавать с аукционов. Если я отдам их вам, прекратится кровообращение, они осядут в каких-то огромных сейфах или их будут носить ужасные, уродливые бабы и тоже не здесь, а на Западе, во время официальных встреч наших с ихними. Красивая вещь должна принадлежать красивому человеку.

— Богатому?

— Красивому. Я не ошибся, я ненавижу богачей.

Вечер за окном незаметно зажег огни их бесплодной беседы.

13

Бандит Хорава был оранжевый, как пароходная труба. Бог дал ему сто сорок килограммов весу плюс галстук. Бандит Хорава не сошел с правильного пути, он родился бандитом.

Когда ты стоял перед его дверью, а он начинал греметь цепями и засовами, ты понимал, что с каждым толчком засова, с каждым падением цепи приближаешься к свободе.

— У нас с вами будет человек из Верховного суда, мы купим его с потрохами, у меня есть такие друзья. Видите, — суетился стосорокакилограммовый Хорава, — сколько перстней у меня на пальцах…

Он стал сдирать с пальца перстень, тот не поддавался, и тогда он схватил нож и, оттяпав палец, поднес к самым глазам старика. Перстень золотился на пальце, как шашлык, и кровоточил.

— Не бойтесь, не бойтесь, — говорил бандит Хорава. — У меня еще много пальцев, вы такой человек, я хочу показать вам все.

— Бандит Хорава, — сказал старик. — Ничего, что я буду называть вас бандитом Хоравой? Бандит Хорава, мой мальчик должен жить.

— Вы не смотрите, что у меня разорение, вообще я не так живу, у меня все есть, но когда приходит такой человек, как вы… У меня есть дом, — продолжал бандит Хорава. — Я свожу туда понравившиеся мне вещи. Вы способны оценить. Я хочу показать вам этот дом.

— Путь предстоит дальний, — сказал старик. — Я посмотрю потом.

— Нет, сейчас, — зашумел бандит Хорава. — Я не могу допустить, чтобы наша встреча превратилась в ничто. У меня есть машина, нет, три машины, нас отвезут.

Они пробирались к загородному дому бандита Хоравы, пересаживаясь из машины в машину, и на каждой такой остановке останавливалось сердце старика, его мальчику было плохо.

Когда они въехали в лес, бандит Хорава попросил шофера прибавить, чтобы показать возможности машины, тот прибавил, и случилось самое плохое из всего, что могло случиться. Медленно и плавно вылетела из чащи ворона под ветровое стекло умирать и была сметена. Осталось только черное перо, прилипшее к крыше автомобиля, и потом всю дорогу развевалось над стариком как плюмаж. Бедный мальчик как ему не повезло!

— Ничего, ничего, — успокаивал бандит Хорава. — У меня еще много ворон.

Дом бандита Хоравы был не лучшим местом для жизни. Его переполняли вещи. И около каждой был поставлен часовой, не знавший ей цены, около каждой был поставлен убийца вещей.

— Все оригиналы, — возбуждался бандит Хорава, заглядывая в лицо старика. — Я выучил наизусть фамилии, это Коровин, видите, какое яркое, это Рубенс, видите, какое толстое?

А за окном дома под ветром раскачивалась такая сосна, куда там Рубенсу и Коровину, старик подмигнул сосне, она обнадежила его сердце.

— Здесь есть и ваше, — продолжал бандит Хорава. — Вы, наверное, вспоминали, куда оно делось? А его там нет давно, оно у меня.

В бедной простой раме двое: женщина и мальчик у ее плеча, они смотрят на старика, слегка склонив головы набок, нимб над головой мальчика задевал лицо женщины, и они оба, мать и сын, освещались желтоватым светом. Нежные продолговатые лица, тревожные раскосые глаза, и только рот капризный и влажный, одинаковый у обоих, выдавал общее, человеческое и смущал душу. Мадонна с младенцем. Мадонна с его младенцем.

— Бандит Хорава, я не могу больше ждать.

— Да что же вы все время торопитесь? Не каждый день вы ко мне приходите с просьбой, я хочу показать вам все.

Он позвонил в золотой колокольчик, стоящий на столе, и двое часовых внесли сверток. В свертке спал фельдмаршал Суворов. Он вскочил и стал выполнять команды, не забывая отдавать бандиту Хораве честь. Нос фельдмаршала заострился и вспотел. Он очень старался.

Старик схватил Хораву за горло, к нему бросились великаны, бандит Хорава уменьшился от огорчения в руках старика и крикнул слабеющим голосом:

— Не смейте трогать, я слишком испытываю его терпение!

Остались барахтающиеся в воздухе смыслы, самих слов не было, никому не нужные смыслы и ожидание.

— Тише, — наконец сказал бандит Хорава. — Не томите, он здесь, он спит, он сделает для вас все, что я попрошу.

Под парижским пальто бандита Хоравы спал на диване человек, подогнув ноги. Пальто не мешало увидеть, что это очень больной человек, что он пережил два инфаркта, у него болит печень и в детстве его, наверное, не меньше пяти раз роняли.

Бандит Хорава, сдернув пальто, продемонстрировал сходство.

— Похож? — шепотом спросил он.

— Но ведь это…

— Нет, — сказал огорченно бандит Хорава. — Только его брат. Но так даже лучше, с тем было бы столько хлопот, а этот ручной…

Забывшись, бандит Хорава ударил спящего по плечу, тот проснулся, сел на диване, растерянно, обнаруживая фантастическое сходство с портретами человека, от которого зависела судьба сына, судьба всей страны. Бандит Хорава дал брату Самого прикурить. Брат курил, не обращая на старика внимания. Запах табака мешался с запахом перегара.

— Если нам не помогут, — сказал бандит Хорава, — мы вот его предъявим, действует безотказно. Секретное оружие!

И бандит Хорава засмеялся. Детский смех стосорокакилограммового бандита долетел до сосны за окном, и она заскрипела, предупреждая старика, что он загостился.

— Пошли, — сказал старик. — Пошли, бандит, бери своего алкаша.

И, не дожидаясь, пока бандит Хорава запихнет в карман свое безотказно действующее секретное оружие, мимо часовых, мимо статуй, мимо возлюбленной мадонны старик побежал к выходу.

14

В парижском пальто бандита Хоравы с секретным оружием в кармане старик подошел к высокому зданию.

Его впустили. Старика сотрясало подобострастие. Хотелось поцеловать впустившему руку. Но это был военный, гораздо, гораздо моложе старика.

— Товарищ правительство, — готовился сказать старик. — Дайте я лизну руку…

Его впустили, это было признанием, славой. В высоком мраморном холле было холодно, но все так хотели, чтобы он согрелся, что старались дышать в его сторону. Перистые облачка теплого номенклатурного дыхания устремлялись в сторону старика и, не долетев, лопались в воздухе.