Читать интересную книгу Я дрался на По-2. «Ночные ведьмаки» - Артём Драбкин

— В ваш полк возвращались те, кого сбивали?

— Нет. Говорили, что видели командира звена и его штурмана в колонне военнопленных, но к нам они не вернулись. Когда немцы начали отступать летом 1943-го, нас перебазировали на новый аэродром. Перелетали днем. Штурман мне говорит: «Леша, посмотри направо». Весь лес был усыпан парашютами! Это все наши братишки… Столько там жизней погублено было… Как сейчас эта вся картина у меня перед глазами. Ну а местным хорошо — они из парашютного шелка белье шили.

— Как относились к потерям?

— Каждый переживал по-своему. У нас был такой Соболев, у него была жена, двое детей. Как сложная задача, так он говорит командиру полка: «Товарищ командир, пусть Максименко летит, он холостяк, а у меня семья». Кому к партизанам лететь? Максименко. Он холостяк, молодой, детей нет, жены нет, собьют, так и бог с ним. Жена плакать не будет, а мать не знает. Я лично о смерти тогда не думал. Только в конце войны, когда в мае летали на Борнхольм, а морем уходили в Швецию, корабли, и со всех сторон, секут, думаешь: «Елки зеленые, вот так булькнешься, и конец. То хоть на сушу упадешь, а тут в море…

— К концу войны дожить до Победы захотелось?

— Да. Думаешь: «Надо кости довести до своей территории». И потом, собьют в Польше или Германии — там тебя не ждут. На своей тебя могут спрятать партизаны, а тут уже сам выкручивайся. Поэтому чувствовал себя как-то дискомфортно.

— Когда было тяжелее воевать, в 1943 году или в 1945 году, когда война заканчивалась?

— Когда война заканчивалась, было легче и приятнее. Понятно, что скоро конец, что ты побеждаешь, у тебя есть опыт, ты уже и маневрируешь по-другому, уже уверен в своих силах. Чувствуешь, что ты не один, а рядом с тобой восемь экипажей, прикрыты истребителями, тебя прикроют. Если ты упал, так сядут, возьмут тебя — такие случаи тоже бывали. А в конце 1942-го — начале 43-го там было скучно, там нас еще били.

— Суеверия были?

— Я в это не верил. Я был молодой, симпатичный парень, одевался с форсом. Летчики народ такой. Когда нужно, они серьезные, а на отдыхе хочется молодцевато выглядеть. Всегда побриты, пострижены, поглажены. В 1943 году стал командиром звена. Потом был заместителем комэска. В 22 года в 1945-м я уже был командиром эскадрильи «бостонов».

— Когда не было полетов, чем обычно занимались?

— Тщательно изучали район боевых действий — линия фронта, аэродромы базирования немецких истребителей. С лупой изучали фотопланшеты крупных объектов, чтобы определить расположение зенитных средств и оптимальный курс захода на цель. Проводили собрания по итогам боевых действий за определенный период, где заслушивали доклады. Было и свободное время. Привозили кино, ходили на танцы, если аэродром стоял у кого-то населенного пункта.

— Женщины в полку были?

— Да. Пока на По-2 летали, были оружейницы и укладчицы парашютов и писарь. Когда переучились на «бостонах», там их количество увеличилось. У меня в экипаже была женщина — воздушный стрелок. Она поначалу была оружейница, потом переучилась на стрелка и сделала со мной несколько вылетов. В одном из воздушных боев ее ранило в голову. Я ей говорю: «Маша, хватит», и больше она не летала.

— Романы были?

— Я не был таким ловеласом. К тому же считал, что роман у себя в эскадрилье может привести к потере командирской чести и достоинства, а роман в другой эскадрилье — это повод для сплетен. Ну а так, были случаи, что женились. Штурман из моей эскадрильи отправил укладчицу парашютов рожать домой. В общем, жизнь продолжалась.

— Командир полка летал?

— Мало летал. Замполит был нелетающий.

— Какие вылеты считались самыми сложными?

— Каждый вылет имеет свои особенности. Если ты работаешь по переднему краю — сложно найти нужную точку, выйти на цель. Если ты, допустим, летишь на железнодорожный узел, тут самое сложное — удержаться в лучах прожекторов, под обстрелом поразить цель и унести обратно кости. Если летишь к партизанам — это не просто сложные, это очень сложные полеты. Летишь без штурмана, поскольку везешь кого-то либо из центрального штаба партизанского движения, либо разведчика, или заднюю кабину боеприпасами полностью загрузят. В лесу ты должен отыскать нужную точку. Аэродром обычно готовят не профессионалы. Они не знают, где отбить страт, чтобы ты сумел спланировать, выровнять, пробежать и не врезаться в лес. Я однажды летел и смотрю, треугольник костров, какой должен быть на партизанском аэродроме. Убрал газ, захожу, а у костров немцы! Я по газам и ушел, а мне вслед выстрелы! Прикинул. Оказывается, не учел встречный ветер и мне еще лететь три минуты. Я потом вышел на цель и сел. Когда со штурманом летишь, он может дать ракету, подсветить, а когда ты один, то ты и это не имеешь, ты садишься без подсветки, на ощупь, а это, знаешь ли, сложненько. Ну ладно, сесть еще можно — на малом газу спарашютировал, упал и маленький пробег. А обратно раненых везешь, нужно разбежаться, подняться и над верхушками пройти. Утром начинаешь готовиться — меряешь шагами длину полосы. Должно быть минимум метров 400–500, если меньше надо вырубать лес или кустарник. Конечно, если на этот аэродром не первый раз летишь, то можно и за ночь обернуться, а так приходилось дневать.

А августе закончилась Курская битва, и мы сразу сдали самолеты и поехали на переучивание в Ярославль. Начали получать пополнение, поскольку в живых летчиков мало осталось. Фактически полк формировался заново. Летчики приходили из кировабадского, балашовского, оренбургского училищ. Они закончили классическое, полное обучение. Командир полка, зам. командира полка и комэски уехали в Кострому на переучивание на «бостоны», а вернувшись, стали переучивать летчиков, штурманов на этот тип самолета. Полетали строем, на полигон с бомбометанием и стрельбой по наземным целям. Поначалу у нас пушки стояли спереди, а потом решили самолет переоборудовать, пушки выбрасывали, делали остекление кабины, сиденье для штурмана, дырку для прицела и ставили прицел ПБ1Д. Кроме того, сделали люковую установку, туда поставили крупнокалиберный пулемет Березина и посадили радиста держать связь. Экипаж стал четыре человека.

Конечно, на «бостонах» было проще летать, чем на По-2 — это современный самолет. Идешь выше 4 тысяч метров, на форсаже меня «мессер» не догонит.

Атам фанера, перкаль, все горит и скорость 120 километров в час. Куда уйдешь? До сих пор переживаешь, когда вспомнишь, как же он медленно выходил из зоны огня!

Весной 1944 года полк перелетел на фронт и вошел в состав 4-й воздушной армии. И начали уже летать днем. Надо сказать, что свой первый боевой вылет на «бостоне» я не помню. На По-2 помню, а вот на «бостоне»… это уже не было каким-то таким событием и в памяти не отложилось. Какой бы самолет ни был, а уже имеешь опыт полетов днем и ночью, уже есть навыки ориентировки, оценки боевой ситуации.

Я довольно быстро стал водить эскадрилью, 9 самолетов, а потом и полк, 27 самолетов, водил. Психологически важно, как ведет себя командир. Ведь страх отражается в штурвале. Если я иду железно и четко, не шелохнусь, то и ведомые, которые смотрят на тебя, не шелохнутся, сохранят строй. При атаке истребителей они четко сомкнутся, а в зенитном огне разомкнутся.

От винта!

У меня заместителем был Трушков, здоровый парень. Как только подлетали к линии фронта, он надевал немецкую каску с двумя рогами. Я говорю штурману: «Предупреди меня, когда подойдем к линии фронта, надо будет противозенитный маневр сделать». — «А ты на Костю смотри, как Костя надел немецкую каску, так, значит, линия фронта».

Или был у нас Мамлыгин. Трусоват. Он обычно шел крайним правым в девятке. Кактолько начинаются атаки истребителей, выходит вперед. Раз так сделал, второй. А слева летал Шаляпин. Помню, он ему говорит: «Мамлыгин, не болтайся впереди, как говно в проруби, иначе как пиздану, так накроешься». Темпераментный парень. Когда прилетели, он к нему подскочил: «Мамлыгин, я тебя с говном смешаю, ты думаешь, что только один жить хочешь?!» В следующем вылете, при подходе к линии фронта, он говорит: «Командир, позволь пару слов. Малыгин, воевать начнем, держись как следует!» И знаешь, потом нормально летал, войну закончил.

Самый страшный полет был на «бостонах» на Данцинг. Перед вылетом к нам приехал начальник штаба разведки 4-й воздушной армии. Он сообщил, что у немцев на аэродроме Олива сосредоточено 92 самолета, имеющих один боекомплект и одну заправку горючим. В нашу задачу входит нанесение удара по взлетно-посадочной полосе. Он предупредил, что воздушный бой будет жарким. Налет совершался тремя полками бомбардировщиков, которые прикрывали три полка истребителей. На цель вышли на шесть тысяч метров. Штурман говорит: «С аэродрома взлетают четверки, пары, и даже шестерки. Будет каша». Начали бить зенитки. Я командую: «Разомкнись». Потом начали атаковать истребители. Сомкнулись. И начался воздушный бой. Немцы атаковали сразу и справа, и слева. Опустил оба ведомых звена, чтобы дать возможность стрелкам вести огонь во всех направлениях. Смотрю, подбили командира звена Родионова: «Товарищ командир, я ранен в голову, горит левый мотор». — «Сбросил бомбы?» — «Нет». — «По команде штурмана сбросить бомбы на цель». Начал снижаться на одном моторе. Я дал команду четверке истребителей прикрыть его. И он, горящий, ранен, на одном моторе сбросил бомбы на цель. Я говорю: «Уходи, четверка прикроет». У него начал отказывать второй мотор. «Леша, счастливо тебе жить, прощай». Потом уже выяснилось, что им удалось перетянуть линию фронта. Штурман и радист выпрыгнули на парашютах и попали на нейтральную полосу. Стрелок был убит. А он упал на железнодорожную насыпь и погиб. В этом же вылете сбили Сережу Смирнова, левого ведомого Родионова. Штурман мне говорит: «Командир, парашютист снижается прямо на Данцинг». Мы потеряли 2 экипажа. Из другого полка еще один экипаж был сбит, но в этом воздушном бою мы сбили 27 немецких истребителей. Руководил воздушным боем истребителей подполковник Зеленкин. Ему единственному дали полководческий орден Суворова III.