силы вырывались наружу, но это традиционный мотив для любого подобного древнего праздника. В мире архаики праздник – это не наш праздничный день, а особое время, когда магические силы и сущности вырываются на свободу. Таких главных праздников у кельтов сначала было два: осенний Самайн и майский Белтайн. Позже возникло множество средневековых обрядов, связанных с 1 мая: выборы «майской королевы», Вальпургиева ночь, которая происходит с 30 апреля на 1 мая. Все они тоже уходят корнями в древний кельтский Белтайн или по крайней мере тесно с ним связаны. Позже прибавились еще зимние и летние праздники. Зимним праздником был Имболк, который уже в христианской Ирландии связали со святой Бригиттой, но на самом деле, конечно, он тоже был посвящен языческим богиням. И эти праздники как будто бы помогают двигать колесо мира, где все вечно повторяется: день сменяется ночью, тьма – светом, и так до скончания веков.
В этом удивительном волшебном мире действует множество героев, великих воинов, поразительных существ, потому что они, с одной стороны, как бы люди, но в то же время обладают сверхъестественными качествами. Самый знаменитый – уже не раз мной упоминавшийся Кухулин, который еще до рождения был уже совершенно необычным существом. Одна версия его рождения гласит, что он сын бога Луга, другая – что он родился от инцеста короля Конхобара и его сестры Дехтине (Дейхтир). Инцест – тоже очень распространенный сюжет, связанный с рождением волшебного героя, потому что он рождается не так, как все. И есть много странных и удивительных рассказов о том, как Кухулин не сразу воплотился окончательно, как он перерождался. Когда ему было семь лет и звали его еще не Кухулином, а Сетантой, все герои пошли в гости к волшебному кузнецу Кулану, а двор Кулана охранял огромный страшный пес, с которым никто не мог сразиться. И пока все взрослые пировали, семилетнего мальчика оставили дома, ему стало скучно, он тоже отправился к кузнецу, а там сидел гигантский пес. Сетанта сразился с этим псом и убил его, это был первый подвиг семилетнего мальчика. А когда Кулан возмутился, что собачку его убили, то Сетанта сказал, что он отслужит хозяину и будет несколько лет сторожем у волшебного кузнеца вместо пса, пока не вырастет щенок того пса. Так он и стал Кухулином, что значит «пес Кулана». Кстати, это не единственный герой, чье имя начинается на «ку-», то есть таких волшебных псов было много, Кухулин только самый знаменитый из них, и о его подвигах сложено множество саг. С одной стороны, он же вроде бы человек, а в то же время он совершает много удивительных подвигов, обучается военному искусству у волшебных учительниц в потустороннем мире, ему принадлежат волшебные кони. Когда читаешь ирландские саги, понимаешь, откуда взялась великая ирландская литература. Они полны такой странной, дикой, чарующей образности, такой фантастической энергетики, что ясно: их писали люди, ощущавшие присутствие волшебства постоянно, повсюду.
Как выглядел Кухулин? «Женщины Улада весьма любили Кухулина за ловкость в подвигах, за проворство в прыжках, за превосходство ума его, за сладость речи, за красоту лица, за прелесть взора его». А дальше уточняется, что это за красота была: «Семь зрачков было в королевских глазах его, четыре в одном глазу и три в другом. По семи пальцев было на каждой руке его, по семи на каждой ноге. Многими дарами обладал он: прежде всего – даром мудрости (пока не овладевал им боевой пыл), далее – даром подвигов, даром игры в разные игры на доске, даром счета, даром пророчества, даром проницательности… Три недостатка было у Кухулина: то, что он был слишком молод, то, что он был слишком смел, и то, что он был слишком прекрасен»[36].
Вот такое представление о прекрасном: семь зрачков, семь пальцев на руках и ногах. А один из многочисленных боевых приемов, которым Кухулин научился как раз в загробном мире, состоял в том, что он этой своей ногой с семью пальцами из-под воды метал рогатое копье во врага, и устоять против этого, конечно, никто не мог. «Он усвоил прием с яблоком, прием боевого грома, прием с клинком, прием движения навзничь, прием с копьем, прием с веревкой, прыжок кота, прыжок лосося, метание шеста, прием вихря смелого повелителя колесницы, прием удара рогатым копьем, прием быстроты, прием с колесом, прием сильного дыхания, геройский клич, геройский удар и встречный удар, бег по копью и стоянку на острие его, прием косящей колесницы, геройский изгиб острия копья»[37].
Представляете, как такой герой стоит на острие копья? А как он сражается? Так получилось, рассказывается в одной из саг, что пришлось ему сражаться со своим молочным братом и ближайшим другом Фердиадом. Много дней сражались они друг с другом, пока Кухулин стоял и защищал переправу через реку, потому что все остальные воины королевства, где он жил, не могли выйти на битву – они были больны магической болезнью, на них лежало проклятье. И Кухулин в одиночку защищал переправу от злобной королевы Медб и ее мужа Айлиля, которые хотели похитить у уладов волшебного быка. И вот он бился со своим другом Фердиадом, а один из его многочисленных приемов заключался в том, что он прыгал на щит противника ногами. Кухулин вообще, несмотря на всю его сказочную мощь, был маленького роста, и поэтому, наверное, он мог стоять на острие копья и мог прыгать на щит. Но еще одна важнейшая черта Кухулина – это то, что в бою он впадал в священную ярость, которой ничто не могло противостоять. Это тоже распространенный образ, существовавший у разных народов в Европе. Можно вспомнить скандинавских берсерков, которые впадали в ярость и разили всех подряд. Если не было врагов, они разили скалы, и в этом состоянии им не нужны были никакие доспехи. Наверное, древним кельтам, сражавшимся обнаженными, тоже была знакома такая волшебная ярость.
И когда Кухулин впадал в ярость, все его тело преображалось: «Все суставы, сочленения и связки его начинали дрожать… его ступни и колени выворачивались… Все кости смещались, и мускулы вздувались, становясь величиной с кулак бойца. Сухожилия со лба перетягивались на затылок и вздувались, становясь величиной с голову месячного ребенка… Один глаз его уходил внутрь так глубоко, что цапля не могла бы его достать; другой же выкатывался наружу, на щеку… Рот растягивался до самых ушей. От скрежета его зубов извергалось пламя. Удары сердца его были подобны львиному рычанию. В облаках над головой его сверкали молнии,