На разнообразных кустарниках подлеска ягод тоже не просматривалось и, спустя час, я, несолоно хлебавши, вернулся на берег.
Усевшись на камень, проверил россыпь сигарет с зажигалкой (они высохли и годились в дело), размяв одну, закурил. Надеясь обмануть желудок.
Глаза меж тем блуждали по берегу, и неожиданно узрели метрах в тридцати впереди, движущийся со стороны песчаной дюны к воде, выпуклый объект.
— Дак это ж..! — едва не подавился я сигаретой и, вскочив, припустил в ту сторону.
Через минуту потенциальный обед, в виде здоровенной черепахи, лежал нижним щитком вверх, по инерции шевеля лапами, а я довольно потирал руки — подфартило!
Затем в голове мелькнула мысль, — а откуда она ползла?
— Известно, откуда, — подсказал внутри моряк. — Не иначе откладывала яйца.
— Какие на хер яйца! — возмутились там же остальные. — Давай, кончай ее и на огонь! Жрать очень хочется!
Тем не менее, я прошел по следам, оставленным пресмыкающимся, и в начале их нашел горку песка. А раскопав, обнаружил в глубине полсотни светлых крапчатых яиц. Величиной с гусиные, кожистые и мягкие на ощупь.
Живе-ем, — облизнулся, складывая их в подол рубахи.
Спустя еще час, Этьен Готье сидел, скрестив ноги по турецки, в тени деревьев у догорающего костра и с удовольствием поедал яйца. По вкусу они напоминали куриные, но были более нежными и маслянистыми.
Черепаху, я поместил в выкопанную неподалеку в песке яму. Огородив ее для надежности срезанными в лесу прутьями.
— Ну вот, — сыто икнул во мне моряк, когда трапеза была закончена. — Слушай всегда меня. Остальные составляющие помалкивали. Не иначе им было стыдно.
После обеда я уснул, сунув под голову пиджак, сладко и безмятежно. Пробуждение было не из приятных.
Рядом стояли три коричневых дикаря с копьями в руках, тихо перешептываясь. Заметив, что я открыл глаза, они отпрыгнули в сторону, нацелив их в меня. Явно собираясь прикончить.
— Не иначе каннибалы! — мелькнуло в голове. — Щас заколют и сделают кай-кай[123]. Такое уже было с мореплавателем Джеймсом Куком.
Но, как известно, русские не сдаются.
В следующий момент я вскочил, схватил лежавший рядом перочинный нож и принял боевую стойку.
— Ну, кто первый? Начинай! Попишу гады!! — заорал на великом и могучем.
От моего клича с ближайших деревьев сорвалась стая попугаев, а самый рослый и мускулистый из дикарей (другие были много ниже) выпучил глаза, — ни х… себе? Русский…?!
Теперь уже опешил я, но быстро овладел собою и сказал: — вообще-то я француз. А это просто так. С перепугу.
— Да ладно, — ухмыльнулся здоровяк. — Я тоже вроде как индеец. После чего проболоболил[124] что-то своим. Дикари опустили орудия убийства.
Чуть позже стороны сидели друг против друга на песке, скрестив ноги, и вели дипломатическую беседу. В ней участвовали я и тот, что знал русский. Остальные с интересом меня рассматривали.
При этом выяснилось, что вместо Бутана я попал в Венесуэлу, нахожусь на берегу великой реки Ориноко, а аборигены — индейцы племени пираха.
— Вот тебе бабушка и Юрьев день — расстроено подумал я. — Это ж надо куда занесло. Гребаные террористы.
— Да, брат, влип ты по самые не горюй, — покуривая мою сигарету, — значительно изрек здоровяк, оказавшийся вождем племени.
Его звали Андрей, а у соплеменников Кайман, и парень был украинцем. В свое время он закончил мореходку в Херсоне, плавал штурманом в торговом флоте, но случилась беда: при заходе в порт Каракаса загулял в местных кабаках и отстал от судна.
Затем был таксистом в Маракайбо и собирал каучук в сельве[125], а потом пристал к индейцам. Где проявив себя, став вождем их племени.
— Вообще-то пираха раньше жили в Бразилии, но потом ушли сюда, на Ориноко, — сообщил Андрей, мечтательно пуская кольца дыма — Тут рай земной. Честное слово.
О себе я рассказал, что наполовину француз (мать была русская), по профессии журналист, летел в Бутан сделать репортаж, но не привелось. Какие-то отморозки захватили самолет, а потом случилась то, что случилось.
— Не забирай в голову, — рассмеялся Кайман. — Что Бог не дает, все к лучшему.
А репортаж можешь написать о нас, — кивнул на своих спутников. После чего представил их мне. Одного звали Кокои, второго Ораха.
Те поочередно хлопнули себя ладонями по груди, согласно кивая головами.
Желая закрепить знакомство, я предложил зажарить сидевшую в яме черепаху, а к ней испечь оставшиеся эмбрионы, что было воспринято гостями с воодушевлением.
Индейцы тут же вытащили рептилию наверх, быстро лишив ее жизни и принявшись разделывать; я оживил все еще тлеющий костер охапкой сучьев, а Кайман, сходив к приткнутой у берега лодке, вернулся с оплетенной лианой тыквенной бутылью. В которой что-то заманчиво булькнуло.
— Самогон из папайи, — угнездил ее рядом с костром. — По бердянскому рецепту.
Вскоре на сооруженном индейцами вертеле, истекая соком, дразняще запахло мясо, в углях, на подложке из душистой коры зарумянились, словно пирожки, яйца. Все было готово к действу.
Далее каждый получил свою порцию в изумрудный лист лотоса, Кайман вынул из тыквы затычку, поднес емкость к губам и со словами, «ну, будьмо!» забулькал горлом.
Потом крякнув, передал сосуд мне, — угощайся.
— За дружбу народов! — сказал я, тоже изрядно приложившись.
Напиток был крепчайший, пах ржаным хлебом, и мне очень понравился.
Далее эстафету приняли индейцы, после чего все навалились на яства. В воздухе слышались треск хрящей и чавканье.
Насытившись, мы славно отдохнули в тени, пока жара не спала, после чего забрав с собой остатки провизии, погрузились в лодку.
Она была искусно выдолблена из ствола дерева. Кокои с Ораха дружно заработали короткими веслами, и вскоре мы вышли из залива на широкий простор реки. Катившей воды в сторону океана.
Вокруг открылась впечатляющая картина тропической флоры и фауны.
Зеленые густые леса уходили каскадами к горизонту, меж них, в легкой дымке, просматривались цепи горных вершин и взблескивали озера; в кронах деревьях носились стаи обезьян и слышался разноголосый птичий хор, а по берегам расхаживали сотни цапель с фламинго.
В разных местах из воды то и дело выпрыгивали дельфины, изредка возникали, словно подводные лодки под перископом, темные контуры аллигаторов. Необыкновенным был и воздух. Чистый, словно хрусталь, напоенный запахами цветущих орхидей, трав и пряностей.
— Да, здесь точно, рай земной, — сказал я Кайману (Андрей попросил называть его только так). — Не иначе тут и обретались Адам с Евой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});