Иногда мама и бабушка все же доставляли друг другу несколько неприятных минут, но у обеих хватало выдержки и чувства юмора, чтобы не придавать этим моментам большого значения. Мама, появившись в нашем доме, задумала в первое же лето навести порядок. Когда бабушка уехала со мной на дачу, она решила покончить со всеми признаками «мещанства»: решительно срубила пальму и подмела ею пол, выбросила мраморный чернильный прибор и продала буфет красного дерева. Приехав с дачи и обнаружив следы маминой разрушительной деятельности, бабушка только покачала головой и горестно сообщила, что под доской буфета у нее было спрятано шесть или семь золотых. Причем больше всего ее озаботило то, что новые владельцы буфета не знают об этом и не смогут их отыскать. Случались нетактичные высказывания и со стороны бабушки. Так, один раз мама, красуясь в очередном модном костюме, имела неосторожность спросить у бабушки, как та его находит. Бабушка неделикатно ответила, что костюм сам по себе очень хороший, но в сочетании с мамой как-то не смотрится. Это высказывание долгие годы служило у нас дежурной фразой для оценки какого-нибудь не очень удачного туалета. Мою манеру одеваться бабушка в глубине души тоже не одобряла. Как-то раз, когда я собиралась на работу, она торжественно провозгласила: «Лена, если я тебе этого не скажу, тебе никто этого не скажет!» Я приготовилась услышать что-то ужасное, а бабушка продолжила: «Посмотри, как ты одеваешься: каждый день юбка и кофта, кофта и юбка. У настоящей дамы должно быть хотя бы одно струящееся платье». Струящегося платья я себе не обрела, поэтому так и не знаю, имею ли я право причислить себя к настоящим дамам.
С сыном С. Г. Юровым, 1960-е гг.
Когда мы еще жили на Покровке, бабушка как-то раз сидела в комнате за швейной машинкой. На пороге появилась домработница Маша и объявила, что там «какая-то спрашивает Веру Матвеевну». Не поворачивая головы, бабушка поинтересовалась: «Кто, женщина или дама?» Маша не растерялась, она мгновенно оценила всю глубину вопроса и ответила: «Женщина, хотя и с портфелем». С тех пор этот эпизод стал семейной легендой и цитировался неоднократно.
Сама бабушка оставалась настоящей дамой в течение всей нелегкой жизни. Никому ни разу не пришло в голову обратиться к ней «бабуля» или сказать о ней «старушка». Внутреннее чувство собственного достоинства окружало мою бабушку незримой аурой, которую ощущали все знавшие ее люди.
Есть под Москвой усадьба «Узкое». Вернее, это раньше она была под Москвой, а теперь это уже Москва, рядом метро «Теплый Стан». Последними владельцами усадьбы были князья Трубецкие, но речь пойдет не о них, а о том, как Узкое неразрывно связано с судьбой нашей семьи, а особенно моей бабушки – Наталии Александровны Власовой. Ах, это милое, милое Узкое, как вплелось оно во всю нашу жизнь!
Это милое, милое Узкое
А. А. Хвалебнова
© А. А. Хвалебнова, 2008
Меня привезли туда трех месяцев от роду, и первые 12 лет моей жизни каждое лето я проводила на даче, которую мы снимали рядом с усадьбой, где бабушка отдыхала в санатории. И уже позже, когда дачи не было, навещать бабушку в Узком было самым любимым мероприятием. И вот уже и бабушки нет, но приезжая с замиранием сердца в Узкое в очередной раз, обнаруживаешь его неизменным: воздух, липы, дом… Правда, все чуть-чуть стало меньше (как становятся меньше старички), или это город вокруг стал больше, и сменилась система координат, или это сжимается пространство и время, которое «не щадит». Облупилась краска, осыпалась штукатурка, подгнили базы колонн, еще больше выросли ели, появились новые тропинки и заросли старые, чуть передвинулись родники, но то захватывающее чувство связи поколений нигде не ощущается сильнее, чем здесь.
А началось все с того, что…
В 1895 году здесь познакомились Софья Александровна Иванова, студентка консерватории, приглашенная для занятий музыкой с маленькими княжнами, и репетитор мальчиков Трубецких, студент Университета, будущий врач Александр Васильевич Власов. А в 1899 году родилась Наташа, Наталушка, а для меня – Бусяна или Бусенчик (соответственно Мусенчик для моей мамы). Крестили ее в церкви Симеона Столпника на Поварской. Крестной была кн. Елизавета Владимирована Оболенская, сестра Александры Владимировны Трубецкой, хозяйки Узкого.
Дружба с Трубецкими продолжалась многие годы. В 1916 году после нескольких тяжелых воспалений легких Наташа по приглашению Трубецких едет в их имение на Дону Казацкое лечиться кумысом. 11-летний Петя Трубецкой катает ее на лодке и говорит, что молится о ней после Папа и Мама, прежде сестер. Через 70 лет он вспомнит об этом в Париже и подпишет ей экземпляр своей книги о родословной Трубецких за несколько дней до своей смерти, а его сын привезет эту книгу ей в Узкое.
Узкое – имение Трубецких
Но вернемся в самое начало XX века. В 1900 году родилась Леля, все так и звали ее всю жизнь, и она всегда жила с нами. Так что у меня было сразу две бабушки. И хотя они всегда были вместе и дома, и на работе (обе они были логопедами: с 1921 года лечили детей, сначала глухонемых, потом заикающихся), Бусяна и Леля являлись полными противоположностями друг другу. Очень люблю разглядывать их детские фотографии: Леля всегда (!) улыбается, Наташа всегда (!) серьезна. Гимназические подруги, стихи в альбомах, гимнастические упражнения на турнике, кольцах, трапеции, качели, «гигантские шаги» – круг интересов и увлечений Лели.
Ее сестра мечтательна, все больше с книжкой, даже среди шумной компании. Учились хорошо и прилежно. Из «гимназического фольклора» Наташе особенно запомнился стишок про классную даму: «Суха, как палка, черна, как галка, увы, весталка, тебя мне жалко». Их поговорки были очень выразительны. Так и слышу Лелин голос: «Ты что это, мать моя, белены объелась?», «наготовили, как на маланину свадьбу!», «опять фордыбачишь?», «не погода, а светопреставление!»
Все ценили Лелю за ее открытость и отзывчивость. Сохранились письма, присланные с фронта (1915 год) с благодарностями за полученные подарки от солдата действующей армии, крестьянина, отца семерых детей Сергея Ивановича Чадина и даже от пленных австрийцев, которым она тоже помогала продуктами и табаком.
Софья Александровна Иванова с княжнами Тасенькой и Соней Трубецкими, 1895
Хроника событий тех лет запечатлена в письмах Лели и Наташи к Мише Михайлову (юнкеру 1-й роты 2-го взвода 3-й школы прапорщиков), к которому сестры были неравнодушны. Однако в 21-м году Миша женится на Леле (предполагаю, что Наташа помнила эту обиду всю жизнь). Их брак не был счастлив: к концу 30-х годов Миша ушел от Лели к другой женщине. Не имевшая детей и оставшаяся без мужа, она очень переживала его уход, были даже попытки покончить с собой. Наташа настоятельно уговаривала ее съездить отдохнуть в Узкое. Но обо всем этом я узнала, когда Лели уже не стало. Она всегда ласково говорила о своем бывшем муже, называла его «мой Миша», «Мишенька»: «6/VII-41. Мой маленький, бесконечно любимый мальчик. Сегодня твое рождение. Да, рождение невеселое, никто из нас никогда в жизни не мог предположить такого ужаса. И сейчас единственным пожеланием может быть окончание войны. Мне кажется, что мы уже живем бесконечно в этом аду, а вся остальная жизнь далеко, далеко позади, и теперь кажется, что жалкое состояние, которое я влачила тогда, было раем по сравнению с теперешней жизнью. Не видеть тебя в такие дни ужасно, невольно ищешь какую-то поддержку, какую-то помощь у близкого человека, а я одна».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});