с моей души огромную тяжесть, — вздохнул я. — Думаю, что и с остальных тоже.
— Складывается впечатление, — продолжил Глисон, — что дело будет закрыто.
— Только впечатление? Разве вы не собирались арестовать его за убийство?
— Да, конечно.
— Он ведь действительно ее убил, не так ли?
— Мы полагаем именно так.
— Тогда скажите мне, почему вы так тянули с его арестом? Чего вы не могли доказать?
Глисон моргнул, но достаточно мягко ответил:
— Ну, так получилось, что из всех подозреваемых только у Саттона оказалось надежное алиби… Если верить его показаниям, он был единственным, кто никак не мог оказаться за кулисами в промежуток между пятью и половиной девятого и перерезать трос.
Я присвистнул.
— Бывают ситуации, когда самое надежное алиби оказывается подозрительнее его полного отсутствия. Но нам удалось с этим разобраться. Я не могу сказать, как мы это сделали, потому что мы не совсем уверены, но есть определенная версия, и мы надеемся доказать ее в суде.
— Тогда могу я сказать репортерам, что дело закончено?
Глисон кивнул.
— Можете.
— Они захотят побеседовать с вами.
— Они знают, где меня найти, — спокойно кивнул Глисон — справедливый, неподкупный, человек, который служит людям.
Нет нужды говорить, что сообщение для прессы, которое я сделал после обеда, вызвало сенсацию. Все члены труппы были страшно возбуждены и испытывали огромное облегчение, а я чувствовал себя героем.
Когда последний репортер исчез из конторы, воткнув окурок в дорогой ковер, я насладился несколькими минутами так необходимого мне одиночества. Две секретарши в соседней комнате непрерывно стучали на машинках. «Мисс Розен и мисс Роджер, талантливые машинистки, работающие дуэтом, дебютировали вчера вечером на Манхэттене в городской ратуше с программой, включавшей «Концерт для двух пишущих машинок с черными и красными лентами», написанный Самуэлем Барбером».
Едва ли мне еще представится возможность побыть одному… Это было совсем не похоже на колледж или армию, где мне надолго удавалось уединиться, чтобы спокойно подумать над необходимыми вещами, решить, что делать дальше, точно определить свое место по отношению к самым различным темам вроде телевидения, Джойса, деизма, театра марионеток, содомии и «Мессии» Генделя. Может быть, лучше отдохнуть? Я сумел кое-что скопить и…
Но тут мои мечты об одиночестве прервал телефонный звонок мисс Флин.
— Я получила запрос от фонда Бенджамена Франклина Кафки. Они хотят знать, не занялись ли бы вы их делами в течение ближайших шести месяцев. Я сказала, что свяжусь с вами.
Я спросил, какую сумму они предлагают, и, когда мисс Флин ее назвала, заявил, что предложение принимается. Мы еще несколько минут поговорили о делах, потом она пригласила зайти просмотреть почту.
— Зайду ближе к вечеру. Кстати, дело закончено.
— Это должно особенно обрадовать артистов.
— Да и всех нас тоже.
— Вы еще долго собираетесь работать с этими клиентами?
— Всего неделю.
— Ну-ну…
Однако в тот день мне так и не удалось добраться до своего офиса: как только я повесил трубку, мисс Роджер объявила, что меня ожидает исполнительный секретарь комитета ветеранов.
— Пусть войдет, — распорядился я.
Дородный ветеран Первой мировой двинулся мне навстречу, и я шмыгнул за письменный стол, опасаясь, что сейчас он меня атакует.
— Меня зовут Флир, Эбнер С. Флир.
— А меня зовут…
— Я перехожу прямо к делу… не будем отвлекаться, ладно? Когда вам будет что сказать, вы скажете, вот что я хочу сказать.
— Схвачено! — кивнул я, показывая, что тоже могу говорить прямо.
— Мы пикетируем ваш спектакль, верно?
— Верно.
— Готов держать пари, вы предпочли бы, чтобы мы этого не делали, верно?
— Нет, неверно.
— Неверно?
— Мистер Фрир, оказывается, это очень недурная реклама.
— Меня зовут Флир. Ну, это как сказать. Ветераны ведь могут и не уйти. Это я вам говорю.
— Даже если не принимать в расчет ветеранов, мы уже продали все билеты до конца сезона, и на гастроли тоже. На той неделе мы уезжаем в Чикаго.
— Все исключительно из-за того, что вы в своих спектаклях допускаете аморальные вещи.
— Вы намекаете на убийство?
— Совершенно верно.
— Ну что поделаешь, человек убил жену, потом сам умер от инфаркта… Дело закрыто.
— У нас есть основания полагать, что ваша труппа служит рассадником красных и других нежелательных элементов.
— Что заставляет вас так думать?
— Послушайте, мистер, в прошлом году мы потратили сотню тысяч долларов, чтобы с корнем вырвать красных и других ренегатов из власти, из индустрии развлечений, из повседневной жизни… и мы сделаем это снова. У нас есть основания считать, что Уилбур — красный.
— Если вы можете это доказать, почему не выдвинете против него обвинения? Или что там полагается делать согласно процедуре?
— Все эти парни — типы скользкие. О, мы обязательно до него доберемся, но потребуется много времени, чтобы вывести его на чистую воду.
— Тогда почему вам не подождать, пока он сам не попадет вам в руки? Это сэкономило бы кучу времени.
— Здесь важна моральная сторона вопроса. Может случиться так, что нам придется потратить годы, чтобы его разоблачить, а он все это время будет разлагать нацию своими аморальными танцами. Мы хотим именно сейчас оставить его не у дел и призываем вас, как настоящего американского парня, нам помочь.
— Но я не убежден, что он левак, и точно так же думает мистер Уошберн.
— Мы можем показать вам отчеты десятка источников…
— Это просто злобные сплетни, — уверенно заявил я.
— Вы пытаетесь защитить этого левака?
— Думаю, да. Он талантливый хореограф, но я ничего не знаю о его политических взглядах… точно как и вы.
— Кстати, мистер, а каковы ваши политические взгляды?
— Мистер Флир, я принадлежу к вигам. Последним президентом, за которого я голосовал, был Честер А. Артур.
Придерживаясь этой непобедимой линии, я выставил его из офиса, хотя он продолжал призывать кары Господни на головы тех, кто оскорбляет наш образ жизни.
Я был буквально потрясен разговором с человеком, который мог служить лучшим образчиком неандертальцев на острове Манхэттен. Пришлось вернуться в контору мистера Уошберна, чтобы чего-нибудь выпить… Я знал, что он держит бутылку очень хорошего бренди в нижнем ящике своего ампирного стола. Так как патрона не было, я сделал основательный глоток прямо из горлышка, потом осторожно вернул бутылку на место и лениво взглянул на пачку бумаг на столе. Среди них оказалось письмо от английской балерины Сильвии Армигер — короткая записка, в которой говорилось, что она не сможет заменить Игланову в будущем сезоне, что она уже заключила контракт, но тем не менее весьма ему благодарна — и все такое прочее.
«Ах, старый сукин сын! — подумал я, потрясенный двуличностью Уошберна. — Даже после смерти Саттон он все