Читать интересную книгу Ньюгейтская невеста - Джон Карр

– Прошу прощения, милорд, – извинился Томас, – но лорд Элванли внизу и просит повидать вас.

Хозяин дома выпрямился:

– Попросите лорда Элванли подняться наверх.

Глава 16

Беспорядки в опере

Когда оркестр заиграл увертюру к «Похищению Прозерпины», стараясь смягчить тиранию струнных и пронзительные звуки медных духовых, маркиз и маркиза Даруэнт в темноте ощупью пробрались в ложу 45 третьего яруса.

Снаружи театра «Хеймаркет», более правильно именуемого Королевским театром, где давала спектакли Итальянская опера, дождь сменился легким туманом. У входа в театр теснились в грязи кареты с гербами.

Факельщики – в основном мужчины средних лет – освещали ступеньки карет, помогая пассажирам сойти. Толпа возле лавки, где можно было купить табак, который употреблял сам регент, становилась все более беспокойной.

– Где же она? – послышался чей-то пьяный голос. – Где принцесса?

– Назад! – рявкнул конный патрульный с Боу-стрит, врезаясь в толпу. – Назад, слышали?

– Неужели бедная маленькая принцесса не приедет?

– Скоро приедет! Отойдите!

Все знали, что девятнадцатилетняя принцесса Шарлотта, единственное дитя злополучного брака регента с добродушной неряхой Каролиной Брауншвейгской, пожелала услышать новую певицу, которую так хвалили «Тайме», «Морнинг пост» и «Театрикал икзэминер».

– Кто такая эта чертова певица? – ворчливо поинтересовался коренастый джентльмен с огненно-рыжими волосами, спрыгнув наземь из кареты. Толпа узнала его и приветствовала криками «Копченая Селедка!», которые он воспринимал с угрюмым терпением.

Полный придворный наряд, разумеется, был здесь de rigueur[93]. К черному костюму с бриллиантовыми пряжками на коленях Копченая Селедка добавил кружевные манжеты и маленькую шпагу. По-настоящему этого джентльмена звали лорд Ярмут – его мать была одной из любовниц регента, а ему самому много лет спустя предстояло фигурировать в качестве злодея в романе «Ярмарка тщеславия»[94].

– Дорогой, – ответила ему жена, едва не упав лицом вниз, когда он весьма неуклюже помогал ей выйти из кареты, – певицу зовут мадам Вестрис. Она итальянка, но родилась в Англии. Говорят, у нее самое лучшее контральто с тех пор, как Каталини[95] уехала в Париж.

– Плевать я хотел на ее контральто, – заявил лорд Ярмут. – Она хорошенькая?

– Ей всего восемнадцать. Она замужем за этим божественным французом, месье Арманом Вестрисом[96], который учит нас танцевать вальс.

– Восемнадцать, а? – Лорд Ярмут облизнул губы. Внезапно он встрепенулся. – Смотри-ка! Нед Файрбрейс собственной персоной, с хлыстом под накидкой и мрачной физиономией! К чему бы это?

Другие задавали тот же вопрос. На первый взгляд не было никаких оснований для тревоги. Публика на скамьях партера, разделенного посредине проходом, который именовали Аллеей Щеголей, вела себя тихо, как в церкви. В отличие от «Ковент-Гарден» или «Друри-Лейн» в опере не было слышно голосов девушек, продающих апельсины или программы.

Но за кулисами бушевали итальянские страсти. Осветители и рабочие сцены орали друг на друга, бурно жестикулируя под бутафорской луной. Даже у новой звезды – стройной очаровательной мадам Вестрис, чьи темные блестящие глаза словно воплощали все тайны женского пола, – слезы катились по щекам.

Муж нервно пританцовывал перед ней, целуя ей руку.

– Que tu es belle, cherie![97] – стонал месье Вестрис, помня, что в случае успеха жены ему больше не придется изнурять себя работой. – Mais tu es triste, ma petite. Potirquoi? Qu'estce que tu dis?[98]

Элизабетта Вестрис подняла на него влажные глаза.

– Je dis[99] «черт возьми», – отозвалась она дрожащим голосом.

– Mais… ma pauvre petite! Pourquoi[100] «черт возьми»?

– C'est ma gorge[101], – печально ответила Элизабетта, трогая свою грудь и показывая, каких размеров она должна быть. – Je n'ai pas de gorge[102]. Я еще недостаточно развита. Oh, miserable![103] – Внезапно ее настроение резко изменилось. – Принцесса! – воскликнула она и в темной мантии Прозерпины, царицы подземного мира[104], метнулась к отверстию в занавесе.

Оркестр заиграл «Боже, храни короля».

За щелью находилась обширная авансцена, окаймленная полукругом масляных ламп в стеклянных плафонах. Королевская ложа, разумеется, располагалась непосредственно на авансцене. Принцесса Шарлотта, дарящая улыбки и поклоны, выглядела почти красивой на фоне шести страшилищ, назначенных ей в фрейлины.

Все обитатели лож одновременно встали, кланяясь или приседая в реверансе.

Шестьдесят восемь лож из ста, занимающих четыре подковообразных верхних яруса почти до самой крыши, были частными. Их украшали позолота и барельефы в виде зеленых лавров. Маленький диск из слоновой кости с указанием имени, номера и сезона служил пропуском в задрапированную кабину, где стояли шесть плюшевых кресел, маленький диван и подставка для вазы с апельсинами (обычно гнилыми).

– Ах, – вздохнул месье Арман Вестрис. – Quelle vue magnifique![105]

В ложах первого яруса можно было видеть дочерей герцогини Аргайл, считавшихся самыми красивыми девушками в Лондоне, и столь же красивую маркизу Стаффорд с ее дочерью, леди Элизабет Гор. Леди Каупер – belle enfant[106], которую все обожали, к сожалению, сразил приступ икоты.

В одной из лож сидел Монах Луис[107], хорошо оплачиваемый писатель, чей роман пуристы заклеймили как «похотливый и непристойный». Его крабьи глазки уставились на леди Кэролайн Лэм. В ложе княгини Эстерхази находился его однофамилец, Тиллотсон Луис, чей взгляд не отрывался от ложи, где вскоре должна была появиться маркиза Даруэнт.

Туда же смотрел и достопочтенный Эдуард Файрбрейс, сидящий в ложе напротив вместе со своим новым предметом страсти Харриэтт Уилсон, и старым другом, Джемми Флетчером. Он усмехался, демонстрируя широко расставленные зубы.

В ложах находились также Скроуп Дейвис[108], автор лживого слуха, будто лорд Байрон завивает на ночь волосы при помощи папильоток, и знаменитый Красавчик Браммелл, худой как щепка, с зачесанными назад каштановыми волосами и приближающийся к банкротству, которое вынудит его в следующем году бежать во Францию. Джордж Браммелл так долго валял дурака, что в итоге действительно оказался им.

Итак, все встали, когда оркестр заиграл «Боже, храни короля». Лица присутствующих походили на белые пятна в темном зале, освещаемом только полукругом огней рампы. Джентльмены в белых перчатках теребили монокли, а леди помахивали веерами.

Гимн отзвучал, и оркестр переключился на увертюру к «Похищению Прозерпины», сопровождающуюся шорохом платьев садящихся на места дам.

Кэролайн и Даруэнт, ожидавшие в тусклом коридоре позади третьего яруса, поспешили в ложу номер 45. В соседней ложе, отделенной только плотным занавесом, сидели три главные патронессы «Олмакса» – леди Джерси, леди Каслри и леди Сефтон.

– Моя дорогая Сара! Моя дорогая Эмили! – воззвала леди Сефтон. – Признайте, что ваша первоначальная позиция в отношении лорда Даруэнта, когда мы послали ему пригласительный билет в «Олмакс», была верной!

Леди Джерси никогда не утрачивала облик королевы из трагической пьесы, чего бы ей это ни стоило.

– Вы еще очень молоды, дорогая, – улыбнулась она.

– И все же признайте, – настаивала леди Сефтон, – ваши последующие подозрения были беспочвенными и недостойными.

– Беспочвенными? – воскликнула леди Джерси. – Когда этот жалкий человек держит двух женщин под одной крышей? Какая грязь!

– Это отвратительно! – согласилась леди Каслри, нацепившая целую коллекцию бриллиантов, чем вызвала всеобщую зависть. – Тем не менее, Сара, его примеру могут последовать многие.

– Моя дорогая Эмили, – отозвалась леди Джерси, очищая апельсин и бросая кожуру в темный партер. – Я не считаю лорда Даруэнта виновным даже отчасти. Вся вина лежит на Кэролайн.

– На Кэролайн? – недоверчиво переспросила леди Сефтон.

Их интеллектуальную беседу грубо прервал яростный вопль, донесшийся из партера. Он прозвучал подобно взрыву гранаты.

– Кто, черт возьми, бросил апельсиновую кожуру прямо на мою гребаную голову?

Последовало гробовое молчание, нарушаемое лишь хриплыми звуками, словно кто-то пытался задушить сквернослова. Никто не смеялся и не свистел. Казалось, будто владельцев лож и старательно подражавших им представителей среднего класса в партере внезапно разбил паралич.

Оркестр, на мгновение сбившийся с ритма, вновь заскользил по переливающейся музыкальной глади в стиле изрядно разжиженного Моцарта. За кулисами старые и опытные рабочие сцены с беспокойством думали о том, как мало мер предосторожности принято против беспорядков и пожара.