— Для себя я ничего не прошу, — добавила Трейси. — Наших дочерей я выдала замуж за ваших самых серьезных конкурентов. Со мной ничего не произойдет даже в случае вашего падения. Ваши зятья с радостью выкупят вашу Факторию. Вам это ничего не напоминает?
Джозеф Монро выпрямился настолько, насколько мог. Он упивался возможностью диктовать свои условия.
— Сделайте то, о чем мы просим, и в Лондоне никто никогда не узнает, что произошло в поместье.
По приказу старика его сыновья освободили Августуса. Тот остался недвижим.
Клан Монро исчез в темноте. Августус слышал звук их шагов и стук трости старого Монро. Дверь его спальни открылась и закрылась. Августус опустил веки.
Он надеялся, что утро никогда не наступит.
Оглядываясь назад, он осознал: ничто не причинило ему столько страданий, как предательство Шеннон.
Но в следующую же минуту Августус открыл глаза. Не подвижные и горящие.
Душевная боль превратилась в далекое воспоминание.
Августус Муир вновь стал самим собой. Его сердце, бившееся с перебоями в последние дни, ожесточилось, став ледяным, как никогда.
— Ладно, — прошептал Августус. — Мы еще посмотрим, кто имеет право диктовать условии…
Бэтманы
1718 год
В тот день, когда ирландский город Дерри, расположенный к северу от Ольстера, пал под натиском английских войск, он был переименован в Лондондерри.
Побежденные католики сохранили право ходить по улицам города и заниматься торговлей, но с наступлением ночи они должны были отправляться на торфяные болота, простиравшиеся за крепостными укреплениями.
Восьмого марта 1718 года из Дублина приехал лорд Клемур.
Когда английский парламентарий увидел, в какой нищете влачат свое жалкое существование католики на торфяных болотах, он сказал с надменным видом:
— Это хорошо.
Этот толстый мужчина в растрепанном парике, уполномоченный лондонским парламентом, рассчитывал как можно скорее выполнить свою миссию и уехать из, как он говорил, «ужасного гнезда шершней», каким ему катался Ольстер.
Он попросил отвезти его в тюрьму Лондондерри, где имел беседу с губернатором Эндрю Саттоном, молодым человеком, подававшим большие надежды, сыном английского героя, павшего в битве при Дроэда, который исполнял обязанности управляющего исправительным введением города и вершил такой над его тремястами включенными.
Лорд Клемур, удобно усевшись в кресле из коровьей кожи в рабочем кабинете Саттона, набил свою длинную трубку листьями груши и добродушно сказал:
— Мне нужна плоть для костра.
Такие слова удивили управляющего.
— Терпению парламентариев Вестминстера приходит конец, — продолжал Клемур. — Считается, что Ирландия усмирена с момента подписания в 1691 году Лимерикского договора, и тем не менее мы постоянно слышим об очагах сопротивления, об этих негодяях, которые собираются в шайки в лесах и попирают интересы короны. Разве я не прав?
— Увы, вы правы, милорд. Мы полагаем, что их около тысячи, в основном это католики. Но их трудно арестовать, поскольку их поддерживает население.
Клемур с отвращением махнул рукой.
— Необходимо покончить с этими налетами, грабежами, убийствами! Парламентарии не только высказались за ужесточение санкций, они также решили смягчить недовольство лондонцев, устроив для них публичную казнь банды ирландских сволочей! Они хотят показать толпе лица этих негодяев ирландцев и дать повод повеселиться. Я был в Дублине, потом поеду в Белфаст, чтобы там, как и здесь, отобрать лучшие образчики ирландцев, приговоренных к смерти. Дайте мне все, что у вас есть самого подлого, и я избавлю вас от хлопот!
Эндрю Саттон колебался.
— Вы предвидите осложнение? — удивился Клемур. Управляющий тюрьмой предпочел проявить осторожность:
— По правде говоря, я предвижу много осложнений, милорд. Первое касается выбора осужденных. Я вам уже говорил: главари банд — хотя руки у них по локоть в крови — выглядят героями в глазах местного населения особенно если они грабили англичан и лишали их жизни.
Клемур выпустил несколько колец дыма.
— Это как раз те личности, которых я должен приведи в Англию по желанию парламента.
Саттон покачал головой.
— Пусть они еще доедут до Англии.
— Как я должен понимать ваши слова?
— За четыре года моего управления тюрьмой не было ни одной публичной казни. Я вешаю осужденных вдали от любопытных глаз. Некоторые из этих людей — настоящие народные кумиры, и если один из них выйдет отсюда, можете не сомневаться, что найдутся десятки желающих освободить его. — В заключение он добавил: — Если я не осмеливаюсь вывести их на эшафот, расположенный в двухстах метрах отсюда, неужели вы считаете возможным провезти их в Лондон через вересковые заросли Ольстера?
Лорд смотрел на дым, шумно дыша, словно ничего особенного не происходило.
Саттон продолжал настаивать:
— Есть ли у вас достаточно сил, чтобы защитить конвой с узниками? Ваши люди знают местные дороги?
Клемур немного помолчал. До сих пор управляющие тюрьмами с готовностью отдавали ему заключенных, без всяких возражений.
Подняв указательный палец, он сказал:
— Вы правы. Тысячу раз правы. Меня предупреждали: Саттон достоин своего отца! Теперь, когда вы мне открыли глаза, я понял, что нет более знающего человека, чем вы, Эндрю Саттон, человека, способного устранить эти значительные осложнения и довезти моих заключенных до Лондона. Вот! Это дело решенное. Парламент дал мне полномочия и средства, необходимые для депортации. Я передаю их вам.
Клемур вручил Саттону официальный документ, подписанный королем, в который надо было вписать имена заключенных, отправляемых в Англию.
Эндрю Саттон побледнел.
— А теперь поторопимся, — потребовал Клемур. — Что есть у вас в лавке, если можно так выразиться?
С большой неохотой Саттон принялся рассказывать о своих заключенных.
— У меня очень много мелких нарушителей: воришек, должников — ничего особенного. И…
— Чуть не забыл! — прервал его парламентарий. — Я охотно возьму горбунов, калек, кривых — всех уродов. Неважно, что они здесь сидят за мелкие преступления! Даже если они не сопротивленцы-католики, они омерзительны. Они мне прекрасно подойдут! В Лондоне будет важно, каковы лица этих ирландцев. Чем уродливее рожа, тем лучше.
— У меня есть хромой.
— Беру.
— Проститутка, потерявшая руку.
— Прекрасно!
— Но она не приговорена к смерти.
— Будет приговорена. Кто еще? Нет ли у вас потомков знаменитых кланов, о которых нам все уши прожужжали? Какого-нибудь О’Нила? Тайрона?
Саттон покачал головой.
— Они погибли или бежали во Францию. Отправляйтесь в Нант, там есть чем поживиться. Впрочем, я могу вам предложить… Марли Дункан?
Саттон произнес это имя весьма неуверенно.
— Кто такой этот Марли Дункан?
— Сын знаменитого солдата Ольстера. Сопротивленцы графства Дерри связывают с ним большие надежды. Это знатный улов. Он уже неделю сидит у нас под замком. Я рассчитывал отрубить ему голову в понедельник.
— Не делайте этого, несчастный! — воскликнул Клемур. — Приберегите его для меня. Марли Дункан! Вы мне вкратце опишите его подвиги и подвиги его отца, чтобы я мог отправить письмо в Лондон.
Развеселившись, Клемур снова принялся выпускать кольца дыма.
— Ах! Эти проклятые ирландцы, ведь они разъярятся, узнав, что их Дункана поджарили на костре в Лондоне или повесили на виселице под одобрительные крики англичан, не так ли?
— Можете в этом не сомневаться.
Саттон также не сомневался в том, какая судьба будет ему уготована, если ирландцам удастся освободить Дункана.
— Кто еще? — спросил Клемур.
Управляющий посмотрел списки.
— А, — выдохнул он. — Послушайте, я могу вам предложить молодого человека.
— Молодой человек. Прекрасно. Это дополнит картину. Кто он?
Саттон почесал затылок.
— Честное слово, с этим юнцом возникает проблема. У него все задействовано попарно: он носит два имени, занимается двумя ремеслами, исповедует две религии. У него два непримиримых врага, две правые руки. Он потерял отца, но считает своими матерями четырех женщин и опирается на четырех прохвостов, которые составляют его личную гвардию.