– Да, – ответил Рахмаэль. Необходимости распространяться далее не было, поскольку никто из теснящихся в помещении людей не нуждался в доказательствах – это подтверждали их напряженные мины. Теперь он понял, почему их общие опаска и враждебность по отношению к Гретхен Борбман указывали на грядущие зловещие события. Сканирование Гретхен никоим образом не было очередной репетицией рутинного анализа мозга, через который каждый из них уже проходил в прошлом. Гретхен уже знала содержание своей псевдореальности. Ее реакция проявилась давно, и теперь в ее отношении к остальной группе четко прослеживались черты этого парамира и того, в какую категорию он укладывался. Очевидно, все это было знакомо и Гретхен, и группе в целом.
– Возможно, – язвительно заговорил кудрявый юноша, – Гретхен меньше очаровал Синий парамир, проведи она в нем некоторое время, как вы, бен Аппельбаум. Что вы на это скажете? – Он впился в Рахмаэля взглядом в ожидании ответа, словно предполагая увидеть его, а не услышать. – Или она успела довольно пробыть в нем, бен Аппельбаум? Вы могли бы это определить? Скажем, по неким признакам или некой… – Он запнулся, подыскивая слова, его губы дрожали.
– Альтерации, – подсказал Хэнк Шанто.
– Я вполне прочно привязана к этой реальности, Шанто, поверьте мне на слово, – отозвалась Гретхен Борбман. – А вы? Все в этой комнате вовлечены в непроизвольное субъективное психотическое проецирование фантазий на обычную структуру, как я, а кое-кто из вас, возможно, вовлечен больше прочих. Не знаю. Кто знает, что творится в мозгу у других людей? Не хочу судить и не думаю, что способна на это. – Она неторопливо, с великолепной напускной бесстрастностью отразила взглядом безжалостную враждебность, излучаемую окружавшими ее людьми. – Не пересмотреть ли вам повторно структуру «реальности», которая, по-вашему, подвергается опасности? Возьмем телевизор. – Ее голос посуровел, он подавлял слушателей своей ироничной энергией. – Отправляйтесь в комнату и взгляните на него, на эту жуткую пародию на президента!
– По крайней мере он реален, – сказал Хэнк Шанто.
– Неужели? – уставилась на него Гретхен и сардонически усмехнулась. Эта абсолютно нечеловеческая улыбка предназначалась всем присутствующим; Рахмаэль заметил, как сник под ее испепеляющим воздействием весь кружок – они буквально отпрянули. Впрочем, его это не коснулось. Гретхен исключила его из числа своих жертв, и он ощутил властность ее решения – он не походил на других, и оба они понимали важность этого факта.
«Нас здесь только двое, я и Гретхен, – думал он, – и по веской причине. Альтерация. Хэнк Шанто прав».
Всматриваясь в массивное лицо Гретхен Борбман, он долго пытался понять выражение ее глаз. Она сохраняла неподвижность и молча отвечала немигающим взором на его упорное аналитическое проникновение в ее внутреннюю вселенную… Никто из них не шевелился; постепенно ему начало казаться, будто неприступная темная пелена в ее зрачках вдруг раскрывается влажным туннелем – и в то же мгновение ему навстречу гостеприимно открылись множество ярких матриц, в которых, похоже, гнездилась ее суть. У него закружилась голова, и он чуть не упал, но успел удержаться, моргнул и выпрямился. Они не обменялись ни единым словом, но теперь Рахмаэль понял, что прав. Он угадал.
Рахмаэль поднялся и неуверенно прошагал в гостиную, где очутился перед заброшенным телевизором – громогласная штуковина сотрясала воплями и визгом комнату, искривляя оконные шторы, стены, ковры и некогда симпатичные керамические лампы. У него на глазах телеприемник искажал окружающее, в нем судорожно кривлялась приземистая укороченная фигура, лихорадочно жестикулирующая, насколько было позволено (или задумано) специалистами по видеозаписи, крутившими пленку на полной скорости.
Увидев Рахмаэля, существо по имени Омар Джонс замерло. Оно уставилось на него с опаской и удивлением; как ни странно, телеверсия президента колонии изучала Рахмаэля не менее пристально и напряженно, чем он ее. Обоих охватило неосознанное тревожное ожидание, оба ни на миг не сводили друг с друга глаз, как будто их жизнь внезапно подверглась опасности извне.
Уставившемуся на телеверсию Омара Джонса немигающим взором Рахмаэлю вдруг стало ясно, что оба они в ловушке, откуда не могут сбежать. До тех пор, пока один из них не сможет… что-то сделать?
Скованный отупляющей усталостью Рахмаэль, словно сквозь туман, увидел, как неумолимые глаза телефигуры начали смещаться, сходиться и наползать один на другой, пока не слились в единственный, четко обозначенный глаз, пугающий своей яркостью. Перед ним очутилось влажное озерцо, оно вбирало в себя свет и силы из любых измерений и источников, не оставляя противнику никакой возможности отвести взгляд.
Позади прозвучал голос Гретхен Борбман:
– Теперь видите? Некоторые парамиры… – Она помедлила, возможно, оберегая его от переживаний (ей хотелось, чтобы он узнал, но не слишком страдал). – Трудно распознать сразу, – мягко закончила она. Ее ласковая успокаивающая рука опустилась ему на плечо, повлекла прочь от телеобраза на экране, от источающей влагу циклопической твари, прекратившей свои ускоренные разглагольствования и молча излучавшей в его сторону губительные флюиды злобы.
– У него тоже есть описание? – хрипло вымолвил Рахмаэль. – Кодированное обозначение?
– Это реальность, – пояснила Гретхен.
– Синий парамир…
Развернув Рахмаэля так, чтобы он смотрел на нее, Гретхен потрясенно повторила:
– Синий парамир? Неужели вы сейчас видите его? На телеэкране? Но я не верю в водного цефалопода с единственным глазом. Нет, не могу поверить.
– А я было подумал, что вы тоже увидели его, – недоверчиво отозвался Рахмаэль.
– Нет! – Она яростно тряхнула головой, ее лицо окаменело, превратилось в маску. Вначале изменение ее черт на долю секунды показалось ему обычной гримасой, затем вместо традиционной плоти перед ним очутилась маска из старой рассыпающейся древесины, обугленной, словно в пламени, и предназначенной внушить страх наблюдателю. Эта пародия на физиономию гримасничала подвижными, точно ртуть, чертами, отражавшими череду бесконечных нелепых переживаний, и у него на глазах вбирала сразу по нескольку личностей, которые сливались в сочетании, не присущем человеку и не постижимом рассудком.
Медленно и постепенно начали проступать ее подлинные (или обычно воспринимаемые) черты. Маска упала, спряталась, исчезла из виду. Разумеется, она никуда не делась, но хотя бы не угрожала ему. Рахмаэль обрадовался, его охватило облегчение, но вскоре и оно исчезло наподобие личины из обугленного дерева, и он перестал вспоминать о нем.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});