Читать интересную книгу Вольфсберг-373 - Ариадна Делианич

Опять все то же! Конечно, нельзя. Майор в Эбентале. Я боялась каких бы то ни было репрессий, и, кроме того — куда бежать без денег, оставляя за собой только неприятности для людей, которые сами все время под Богом ходили!

Это прощание было еще более тяжелым, чем в вечер ареста, когда все произошло так неожиданно. Правда, я все же верила, что вот-вот нас отпустят. И верила и… не верила.

Наш разговор все время прерывался телефонными звонками. Работали полевые линии. Звонили из Варяга, догадавшись, что я проехала в Нуссберг, звонили из корпуса. Было отрадно на душе, волновали отзывчивость и живой интерес людей.

Время бежало, и я должна была на обратном пути заехать за вещами майора.

Равнодушные и спокойные мои «тюремщики» повезли меня вниз. Одновременно из Нуссберга на двух истощенных, но с следами былой красоты, молодых и породистых кобылках в Эбенталь выехали два офицера, уводя этот невольный дар англичанам.

В Тигринге меня ждали с завтраком. Опять тесный круг, расспросы, предположения. Рассказы, что здесь произошло без нас, новые сведения о Варяге в Италии… Мне по-женски хотелось плакать, но я старалась улыбаться, храбриться, даже немного бравировать, дразня, что я не сплю под шатрами в болотистой местности, а на мягкой постели под белым одеялом и ем курятину из английских консервов…

Врача К. я не видела. Он, зная, что я вот-вот приеду, уехал на машине Красного Креста. Но я видела шофера Бориса Ч., который стоял бледный, с бегающими глазами, и издали смотрел на меня. Я подошла к нему и просто сказала: — Ну, что, Борис! Больше не поедем мы с тобой ни в Мюнхен и никуда?

— Прости! — глухо ответил он. — Соблазнился… Документы обещали… Штатский костюм… Деньги и волю…

Может быть, это странно, но я его поняла. Для бывшего подсоветского человека, гонимого и в родной стране, как дикий зверь, страх перед отправкой на родину был сильнее, чем честность и дружба. У меня нет никакой злобы и обиды против Бориса. Он где-то живет в свободном мире, и я от души желаю ему счастья.

* * *

Возвращение было тяжелым. Мне казалось, будто что-то оборвалось, что возврата нет, и все бодрые слова, сказанные мной и моими друзьями, скрывали за собой полное сознание, что окончательно перевернулась страница моей жизни, и начинается новая, таящая в себе еще неощутимую опасность.

Приехали мы в Эбенталь перед вечерним построением. Лошади уже были здесь. На гимнастической площадке капитан и Джонни в восторге гоняли их то на корде, то верхом, коротким галопом.

После переклички и до десяти часов вечера я сидела с майором и рассказывала ему по порядку все происшествия этого дня. Привезенные мною вещи были сданы для обыска и получены нами только на следующий день. Майор был возбужден и взволнован так, как будто бы он сам был со мной в этих знакомых и вдруг в сердце ставших близкими местах. Ему тоже болотистый, бедный Тигринг, отвратительная пища, сырость, все неудобства казались верхом вожделений, и легкой горечью в душе отзывался ропот на нашу судьбу.

* * *

Через три дня к часу для посещений, которые происходили раз в неделю, появилась только сестра Ленни Г., бледная и напуганная. Накануне к ним в Нуссберг приехали англичане и забрали майора О. В Нуссберге началась паника. Офицеры решили разъезжаться, кто куда может. Присоединяться к корпусу. Идти в лагеря для Ди-Пи. Пробираться в Германию… Куда угодно, но не оставаться на этом пятачке, в котором победители без труда вылавливали одну за другой рыбок.

В этот же день, вечером, при перекличке сообщили, что на днях отходит транспорт в Вольфсберг. Прочли список. Среди них было имя и майора Г. Г.

Мои тяжелые предчувствия стали сбываться.

* * *

Отъезд людей в Вольфсберг всегда сопровождался известной церемонией. Англичане-танкисты, охранявшие Эбенталь, сдавали арестованных страже из лагеря 373. Приезжал странного вида серый грузовик, похожий на окованную железом коробку, с дверцей сзади, в которой было единственное окно с густой решеткой. «Кандидатов» опять обыскивали. Предупреждали, что в Вольфсберге нельзя иметь ножей, ножниц, ногтевых пилок, даже вилок. Какие-то носатые людишки в форме Эф-Эс-Эс бегали по лагерю с документами в руках. К полудню осужденных на отправку женщин и мужчин кормили «белым обедом» — как на смерть осужденных последней вкусной едой. Затем их отделяли от нас, и, построившись у ворот, с вещами у ног, они ждали момента погрузки.

С майором Г. Г. уезжало несколько молодых девушек между ними миляга — круглолицая Уши (Урсула) Пемпе. Она рыдала, прощаясь с ее женихом, тоже сидевшим в Эбентале, капитаном Виктором С., русским из Риги. Уезжала и моя «мутти» Гретл М.-К. Она этому радовалась. Ее муж уже был в Вольфсберге. Отправляли и так называемого «нашего» коменданта лагеря, старшего между арестованными, майора Брауна, веселого, элегантного австрийца, до войны очень богатого человека, жившего в Кении и имевшего там алмазные россыпи. С ним Эбенталь терял свое беспечное лицо. Майор умел развлечь, рассмешить, собрать хор любителей, устроить забавное спортивное соревнование. К тому же он был дамский угодник, и молодые арестантки со вздохом провожали своего любимца.

Моя грусть была глубже. Майор Г. Г. был моим большим другом. Другом в лучшем смысле этого слова. Моя связь с прошлым была отрублена, и с ним я теряла последнего близкого, чуткого и понимающего человека. Впервые за многие месяцы, может быть, даже годы, я не смогла сдержать слез.

— До свиданья! — говорила я, пожимая крепко его руку. — До скорого свидания в Вольфсберге! — повторяла, крестя его седеющую голову.

— Не дай Боже! — отвечал он мне, стараясь казаться спокойным и даже веселым. — Я желаю тебе, мой друг, скорой свободы. Ведь в этом будет лежать и мое освобождение. Ты-то уж меня выцарапаешь оттуда.

…Ровно через неделю я так же стояла в строе отправляемых. На этот раз ехало больше женщин. Очистили весь барак. Всех нас внесли в список. Нас так же осматривали, обыскивали, передавали из рук танкистов в руки юрких человечков в форме Эф-Эс-Эс. Остававшиеся в Эбентале так же нам пели трогательную австрийскую старинную песню о «скором свидании»: — Ауф видерзехен мейн Шатц! Бальд верден вир цузаммен зейн!

* * *

Дамы, ехавшие со мной в Вольфсберг, были дружной компанией. Большинство из них знали друг друга давно, некоторые были друзьями детства. В национальных «дирндл» платьях, розово-голубых с синими передниками, причесанные на средний пробор с узлом низко на шее, говорившие на каринтийском диалекте, они мне были так же чужды и непонятны, как и я им. Самый мой вид делал меня чем-то посторонним. В форме, с пилоткой на довольно коротко остриженных волосах, в сапогах, с рюкзаком через плечо, я, сознаюсь, выглядела довольно печально. Я не знала их веселых, задорных народных песен, не понимала их юмора, не разбиралась в их политической иерархии, не сочувствовала нацизму.

Самой близкой была Марица Ш., словенка по крови, выросшая на границе в Австрии, но она была какой-то странной, не совсем нормальной, крайне нервной особой, и переходы от истерического хохота к потокам слез у нее происходили чересчур часто. Уши Пемпе была милой девочкой, но что у меня, кроме формы, было общим с пруссачкой? Венгерская аристократка, высокая, элегантная дама, с дорогими кольцами на длинных тонких пальцах рук, в норковом роскошном пальто, в то время держалась в стороне и в Эбентале чаще всего разгуливала одна или в обществе своих венгерских офицеров, которые относились к ней с подчеркнутым почетом и уважением.

Эбенталь, розы, солнце, хорошее отношение сержант-майора Дженни и, конечно, присутствие майора, помогали мне не вдумываться во взаимоотношения с женщинами заключенными. Мы спали вместе, вместе пользовались душем, строились два раза в день для переклички или становились в очередь за едой, и это было все. Все эти Грэтл, Финни, Анни, Ильзы и Фритци были мне безразличны. Я считала, что мы разные люди, разных взглядов, разных рас и религий, и что только ирония судьбы могла соединить нас под одной крышей за колючей проволокой.

Я часто замечала неприязненные взгляды. До моих ушей долетали колкие словечки, вроде «флинтенвайб», то-есть женщина-солдат, что-то совсем неудобоваримое для этих дам наци-общества. Реагировать на это я не хотела, думая, что все скоропреходяще, и только с одной прехорошенькой немкой, Эльзой Гючов, вдовой какого-то крупного офицера, прошипевшей мне вслед, что все русские — коммунисты, у меня произошла стычка. Короче говоря, я дала ей пощечину. Это дошло до ушей коменданта, и нас обеих вызвали к нему. Мое объяснение было принято во внимание. Эльза не отрицала своих слов, прибавив, что ее мужа убили русские коммунисты, и что она терпеть не может этот народ. Комендант отпустил меня с миром, а немке прочитал нотацию. На этом все кончилось, но в душе у меня осталась глубокая царапина.