Затея игр на греческий манер вызвала двоякую реакцию в римском обществе. Нельзя сказать, чтобы римляне вообще не имели представления об особенностях греческих игр. Таковые проводились даже на территории самой Италии — в Неаполе, по греческой традиции раз в четыре года. Но ведь это Неаполь, а не Рим. Город этот не просто носил греческое имя, но и был, по сути, греческим, а не италийским. Греческое население превалировало в тех краях. Не случайно когда-то до римского завоевания эта область так и называлась Великая Греция, ибо число греков, проживавших там, позволяло воспринимать ее скорее как часть Эллады, нежели Италии. Потому Неаполитанские игры едва ли выходили по значимости за пределы игр местного значения, но никак не были явлением, характерным для Италии, тем более для Рима. Ведь это были игры неаполитанских греков, но не римлян. А ныне Нерон собрался жителей самого Рима заставить играть в эллинские игры! Понятно, что далеко не все жители Великого города, владычествующего над миром, могли с восторгом или хотя бы спокойно воспринять Нероново новшество.
Разноречивые толки, ходившие в Риме в дни учреждения Нероний, замечательно описал Тацит, сам весьма неравнодушный к этой проблеме и явно разделяющий первую из изложенных им позиций, что, однако, не помешало ему точно и объективно изложить и иной взгляд на нововведение принцепса-эллинофила.
Первый взгляд:
«Пусть будут сохранены завещанные древностью зрелища, даваемые преторами, но без необходимости для кого бы то ни было из граждан вступать в состязания.
А теперь, вследствие заимствованной извне разнузданности, уже расшатанные отчие нравы окончательно искореняются, дабы Рим увидел все самое развращенное и несущее с собой развращение, что только ни существует под небом, дабы римская молодежь, усвоив чужие обычаи, проводя время в гимнасиях (греческое название мест, предназначенных для физических упражнений), праздности и грязных любовных утехах, изнежилась и утратила нравственные устои, и все это — по наущению принцепса и сената, которые не только предоставили свободу порокам, но и применяют насилие, заставляя римскую знать под предлогом соревнований в красноречии и искусстве поэзии бесчестить себя на подмостках? Что же ей остается, как не обнажиться и, вооружившись цветами (так римляне называли обложенные железом или свинцом ремни, которыми кулачные бойцы обматывали себе руки), заняться кулачными боями, вместо того чтобы служить в войске и совершенствоваться в военном деле?»[97]
В логике противникам Нероний не откажешь: когда молодежь проводит воинские учения на Марсовом поле, дабы затем применить обретенное умение владеть оружием на полях сражений во благо Рима, — польза таких занятий для отечества очевидна. Но когда те же молодые люди будут нагишом в гимнасиях бездарно мутузить друг друга кулаками на потеху толпе черни, то увидеть в этом какую-либо государственную пользу дело, что и говорить, затруднительное.
В то же время патетически панические заявления о гибели добрых отеческих обычаев в результате насаждения чужих, да еще и разнузданно развратных выглядят эффектными, но скорее пустословными, нежели серьезными и по-настоящему убедительными.
Те, кто не противился новым играм, находили свои доводы, служившие для Нероний в глазах даже вполне консервативных римлян достаточно благовидными оправданиями. Для начала они обращались к историческому опыту, напоминая, что римляне с древнейших времен много заимствовали у иных народов как раз в деле организации разного рода игр. Лицедеев-мимов римляне позаимствовали у соседей этрусков, у жителей южно-италийского города Тури — конные состязания, а проводить игры, должным образом их обставляя, в Риме стали только после присоединения к римским владениям Греции и эллинистических царств Малой Азии. Важнейшим доводом в защиту игр было то, что все расходы на них брало на себя государство, не отягощая ими город Рим. Кроме того, и что, собственно, плохого в Состязаниях ораторов, поэтов? Их успехи только поощрят развитие этих достойных и необходимых Риму талантов. А разве судьям будет в тягость выслушивать достойные произведения и давать им заслуженную оценку?
Наконец, напоминали сторонники проведения Нероний, что из того, если всего лишь несколько ночей раз в пять лет будут отданы народному веселью? А разгула совершенно нечего бояться, поскольку игры будут озарены таким изобилием ярких огней, что ничто предосудительное при таком освещении не станет возможным. Для разгула дурных страстей как раз темнота необходима!
В здравом смысле и в убедительности, да и в справедливости доводов сторонников проведения Нероний сомневаться не приходится. Идея Нерона получила должную народную поддержку, ведь консервативные противники новых игр представляли в основном аристократию — слой населения, что и говорить, уважаемый, но не самый многочисленный.
И вот игры начались в специально построенном гимнасии — месте для гимнастических и атлетических состязаний, а для гостей игр термы — бани. Дабы особо отличить знатных римлян, каждому сенатору и представителю всаднического сословия можно было маслом для умащивания тела пользоваться бесплатно. Термы и гимнасии перед началом игр были освящены. Для обозначения значимости Нероний судьи для состязаний назначались по жребию из лиц консульского звания.
Неронии прошли успешно, без всяких эксцессов. В латинских стихах и речах состязались самые достойные граждане, что подтвердило правоту сторонников проведения игр. Правда, победителем в состязании в красноречии был объявлен Нерон, хотя в ораторском искусстве никогда силен не был. Но когда ему присудили победу, он сам спустился в орхестру, где сидели сенаторы, и при единодушном одобрении всех участников принял венок. Затем Нерон получил венок победителя за игру на кифаре. Преклонив перед венком колена, он повелел возложить его к подножию статуи Августа. Этим он выразил почтение великому предку, некогда выведшему Рим из кровавой полосы гражданских войн и превратившему отжившую республику в Imperium Romanum, и благодарность за первое перенесение опыта греческих игр на италийскую почву. Не забудем и о заслугах Августа в служении Аполлону, что было особенно близко Нерону.
Даже такой строгий судья Нероний, как Публий Корнелий Тацит, вынужден признать, что игры прошли без всякого ущерба для благонравия.[98] Что ж, в этом случае великий историк, обличитель тирании и тиранов, безупречно соблюдал им самим выдвинутый девиз, лучше которого для всех, пишущих на исторические темы, ничего быть не может: «Sine irae et studio!» — «Без гнева и пристрастия!».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});