Читать интересную книгу Прекрасная Гортензия. Похищение Гортензии. - Жак Рубо

Этот текст был одной из вершин орсэллсовского метода. В преамбуле сообщалось, что речь идет о Революции в Мышлении (чтобы текст согласились напечатать в газете или журнале, он обязательно должен был начинаться с объявления о Революции в Мышлении; автору также надлежало сообщить, что он — маргинал, гонимый всеми философскими школами, мыслитель-диссидент без всякой поддержки, который в одиночку пробивается к истинам — истинам самым что ни на есть достоверным и самым неудобным для привычек наших современников). Основой этой Революции является «золотое правило онтэтики», изложенное нами в главе 17 в терминологии самого автора. «Золотое правило» объяснялось, излагалось и доказывалось на многочисленных примерах, а затем Орсэллс, расчистив себе путь, переходил к сути дела: после многолетних изысканий, вооруженный одним лишь «правилом», как мореплаватель — компасом или как исследователь межзвездных пространств — телескопом (тут приводилось очень уместное сравнение с Галилеем, отсылавшее к многообещающей преамбуле), он увидел то, чего никто еще не дерзал заметить: Вся Совокупность Человеческих Знаний имела центром некое ядро, скрытое в таинственной глубине, которое лишь он один мог вручить обществу после надлежащей подготовки, уже частично проведенной в работах… (далее следовал список работ, имеющихся в продаже); еще не пришло время дать описание этого древнего, глубоко скрытого центрального ядра знания, это станет темой следующей работы, но уже сейчас можно дать ему имя; и это имя было: Ология. В центре человеческого знания всегда была, есть и будет Ология. Поэтому надо научиться мыслить ологически, изменить наши пошлые привычки, в одну священно-философскую ночь стряхнуть с себя наши привилегии научных монополистов и приступить к постижению Ологии (это была поэтическая, пророческая часть текста: описывались ужасные последствия, которые ожидают нас, если мы не сможем вовремя переродиться). Весь объем научных и прочих дисциплин, серьезные и несерьезные науки следовало систематизировать заново, сгруппировав вокруг центрального ядра, многие из них должны были измениться и прежде всего — сменить название. Для некоторых это будет не так уж трудно, поскольку почва уже подготовлена: так, психология будет называться псих-ологией, — новое название будет подчеркивать ологическую основу науки, освобожденную от устаревшей оболочки; бактериология станет бактери-ологией, геология, конечно же, ге-ологией, но другим наукам придется претерпеть более глубокие изменения. Ни математика, ни химия, ни физика не смогут остаться в прежнем состоянии. Физика, например, отныне станет физис-ологией (чтобы не путать с физиологией). И станет очевидным, что в каждой науке с одной стороны содержится присущая ей ология, а с другой — некий а-ологический или не-ологический остаток, который следует пересмотреть и поставить на службу Ологии. «Во всех вещах, — говорил Орсэллс в одной из чеканных формул, какие умел создавать только он, — Ология должна быть поставлена во главу угла».

Таков был впечатляющий труд, который мэтр продиктовал супруге в октябрьское воскресенье, когда четверо близнецов катались на лодке.

Глава 23

Синуль, мадам Ивонн и Бесконечность

Мадам Ивонн была крепкой, уравновешенной, нисколько не молодящейся, пышущей здоровьем пятидесятилетней женщиной. Не всегда ее звали мадам Ивонн, и «Гудула-бар» не всегда назывался «Гудула-баром», обе эти сущности как таковые насчитывали не более десятка лет, но под другими именами успели прожить на три десятилетия больше. Случилось это вот как: одновременно со своей соотечественницей мадам Эсеб (мадам Ивонн прекрасно знала ее настоящее имя, но не предполагала, что в нем заключена позорная тайна, и никому бы его не назвала) юная Ивонн поступила «в услужение» к Арсену, в заведение «Угольщик Святой Гудулы, торговля углем и винами. Обслуживаем на дому». Старую вывеску еще можно было разглядеть у входа в новый погребок, однако не будем забегать вперед.

В то время как богомолки после мессы впадали в грех чревоугодия, лакомясь пирожными в булочной Груашана (это было сразу после войны, когда там еще заправлял Груашан-старший), их мужья, покинув церковь через другой выход, устремлялись к «Угольщику Святой Гудулы», чтобы пропустить стаканчик красного вина и съесть сосиску, пирожок, баночку паштета или ломтик сала. В первом зале за стойкой стоял хозяин, Арсен, во втором было несколько столов; между залами была натянута толстая веревка, вернее, даже две, к которым прислоняли перепивших клиентов, чтобы дать им протрезветь; затем приходили матери, жены, дочери, служанки или любовницы (часто одна и та же особа одновременно выступала в нескольких ролях) и уводили их домой. Двадцать лет трудилась Ивонн во втором зале и у веревки, она была любовницей Арсена, она была сильной и смелой и держала в страхе пьяниц. Разливая вино, таская мешки с углем, Арсен постоянно страдал от жажды, он пил и пил. Наконец однажды в погребе к нему пришли розовые слоны и не расставались с ним до тех пор, пока Ивонн не решилась отправить его в больницу.

В больнице он пролежал год (ему угрожал цирроз печени), отощал и бросил пить, а когда вернулся, застал большие перемены. Ивонн, на которой он незадолго перед тем женился, все перевернула вверх дном: «Угольщик Святой Гудулы» превратился в «Гудула-бар». Чтобы чем-нибудь занять Арсена — вино он больше разливать не мог, от красного цвета ему делалось плохо, — она решила торговать не вином, а пивом (тут она ничем не рисковала, поскольку пиво Арсен не любил). Погреб был превращен в пивное святилище, где властвовал Арсен. Там было триста шестьдесят шесть различных сортов пива — бельгийского, английского, андоррского, японского, американского в банках, югославского, вишневого, безалкогольного, пива «Джозеф Конрад» с копией рекомендательного письма, которое писатель дал пивовару, пиво «Доктор Джонсон» со знаменитым девизом: «Никакое учреждение в мире не осчастливило человечество так, как паб», ибо таково было честолюбивое стремление Арсена: сделать из своего подземного царства паб. Он сменил черную блузу на твидовый пиджак и даже стал курить вересковую трубку. Одновременно с рождением «Гудула-бара» рождалась и мадам Ивонн; вначале она была просто Ивонн, затем, в то время, когда муж был в больнице, — мадам Арсен; и вот наконец она окончательно сменила имя, став хозяйкой заведения. А ее мужа Арсена стали называть месье Ивонн. Это его очень забавляло. В «Гудула-баре» продавались также табак и газеты. Синуль наведывался туда очень часто, чтобы пополнить запас пива и узнать о последних событиях, местных и мировых: первые он узнавал от мадам Ивонн, вторые — из «Газеты». Он стал одним из главных дегустаторов Арсена, месье Ивонна, который неизвестно почему нежно называл его «консул», и одним из самых любимых клиентов мадам Ивонн — по причинам, которые выяснятся очень скоро.

Синуль уже давно обитал в этом квартале, но никогда не ходил к «Угольщику», и только преобразования, совершенные мадам Ивонн, заставили его переступить порог этого заведения. Тогда она только начинала дело и еще не была уверена в успехе (ради переделок пришлось залезть в долги), поэтому уделила большое внимание такому, как ей казалось, важному клиенту — ведь он служил органистом в Святой Гудуле и в глазах Ивонн занимал высокое общественное положение. В тот день Синуль пришел вместе с коллегой, органистом-любителем, по профессии астрономом, они выпили пива и решили купить «Газету». Синуль подошел к стойке, взял на стенде, слева от кассы, два экземпляра «Газеты», достал кошелек и сказал мадам Ивонн:

— Две «Газеты», одну мне, другую ему. Скажите, а вы уверены, что они одинаковые? Понимаете, нам не хотелось бы читать разные новости.

Мадам Ивонн попыталась рассеять его заблуждение.

— Уверяю вас, дорогой месье, во всех экземплярах «Газеты», которые я продаю, напечатаны абсолютно одинаковые новости, строчка в строчку, — возмущенно, но с достоинством сказала она, давая понять, что немедленно вышвырнула бы вон того несчастного, который осмелился бы поставить ей номера «Газеты», не совпадающие друг с другом точно и полностью, как требовали эти два клиента.

Синуль важно отвесил поклон и, сдерживая смех, удалился, очень гордый своей маленькой шуткой. А мадам Ивонн подумала, что у него, наверно, не все дома или же, наоборот, завелся кто-то лишний, и прониклась к нему сочувствием. Она оказывала ему покровительство, обслуживала раньше других и, подавая «Газету», с улыбкой говорила:

— Это правильный экземпляр, я вам гарантирую.

Спустя некоторое время американские астронавты полетели на Луну. Все сидели перед телевизорами, мадам и месье Ивонн — тоже (телевизор поставили во втором, большом зале, чтобы можно было смотреть важные футбольные матчи), а утром (из-за разницы во времени пришлось просидеть до утра) каждый, кто пил у стойки кофе, черный или с молоком, либо рюмку кальвадоса, немного возбужденный от бессонной ночи и от важности события (да-да, в ту пору люди сочли это важным событием! Как все меняется, верно?), высказывался о качестве изображения и о том, как все это потрясающе; и тут между клиентами разгорелся спор. Видно было, что кадры передаются издалека, но непонятно, с какого расстояния. Некоторые утверждали, будто это гораздо дальше, чем Белуджистан, другие — что это не ближе, чем Беконле-Брюйер, и мадам Ивонн поинтересовалась мнением Синуля — ведь он, конечно, был грамотный, знающий человек, иначе как бы он мог играть на этих огромных трубах в Святой Гудуле. Синуль привел некоторые цифры, рассказал о Солнце и планетах, об антиподах, о земном радиусе и меридианной плоскости и начертил на салфетке несколько схем. Все было замечательно, но вот Синуль заговорил о том, что это расстояние — сущий пустяк по сравнению с расстоянием, отделяющим Землю от звезд, и нарисовал перед недоверчивыми вначале глазами мадам Ивонн дивную картину: как сияющие фотоны летят сквозь непреодолимые межзвездные пространства, которых никогда не смогут достичь даже самые мощные ракеты НАСА. Он говорил о световых годах, о Проксиме Центавра, о туманности Андромеды и целомудренно обошел молчанием парадоксы времени. В «Гудула-баре» разыгралась целая космическая драма.