Читать интересную книгу Лорд и егерь - Зиновий Зиник

«Они выбивают фазанов из-под укрытий — из-под кустов. И эти глупые павлины, эти азиатские фазаны выпархивают в панике, идиотически хлопочут крыльями, вырвавшись из леса, взмывают над поляной на своих подрезанных перьях».

«Их можно понять», — усмехнулся Карваланов. «Куда же им еще деваться? Куда деваться этим самым таиландским беженцам?»

«Куда деваться? Разбрестись по лесу, скрыться в нолях, улететь в другие страны — куда угодно! Но они сидят тут, откормленные егерем, сидят и ждут, когда их начнут вышвыривать из кустов под дуло охотников. Клацанье затвора, короткий залп — и в воздух летят перья. А потом собака приносит окровавленный труп фазана в зубах. Собака! Этот егерь знает, как натравливать друг на друга родных братьев, как разделять и властвовать. Он держит целую свору — послушные псы загоняют фазанов, они же по щелчку егерского пальца приносят в зубах подстреленные трупы. Не понимая, что вся эта потеха ведет к геноциду их же собственного племени: десятки их бродячих собратьев дохнут на электрической проволоке фазаньих загонов, чтобы беспардонные нувориши из иностранцев могли разнузданно предаваться чувству ностальгии по старым добрым временам, имитируя кровожадные замашки и обычаи английской аристократии». Еще недавно, сообщил лорд Эдвард, поместье арендовали главным образом немцы. В последнее время стали мелькать японцы-арендаторы с фотоаппаратами. Он не удивится, если в ближайшем будущем поместье оккупируют китайские коммунисты. «Чтобы на это сказал мой отец — мои предки?»

«Мой прадед был арендатором», — некстати припомнил Карваланов своих предков. Однако предки у него с лордом были разные не только по классовому происхождению: «Мой прадед был евреем. Евреям запрещалось скупать земли, и поэтому он арендовал усадьбу у русского помещика». Как будто самому себе не веря (что всегда случается, когда твое прошлое вдруг оборачивается чужим настоящим), как не верил матери отец Карваланова, инженер-партиец, Карваланов мог бы сейчас долго цитировать материнские россказни о гигантском усадебном доме прадеда с мраморными лестницами, фамильным серебром и настоящей каретой с четверкой лошадей цугом среди белорусских лесов.

«Он держал фазанью охоту у себя в поместье?» — с плохо скрытой подозрительностью поинтересовался лорд.

«Он был лесопромышленником. Продавал дерево оптом. Много, наверное, лесов загубил», — с ноткой садистической гордости ответил Карваланов. Ему пришло в голову, что он причастен к русской революции хотя бы потому, что вышел из страны, где революция уже свершилась, и очутился в стране, где революция пока что лишь угроза из далекого будущего. Он меченый — как будто шрамом прививки в детстве. Только этот невидимый шрам и спасал от кошмарной иллюзии, что он оказался перенесенным за «железный занавес» в машине времени — в дореволюционную эпоху, знакомую лишь по советским школьным учебникам.

«Что же стало с поместьем прадеда?» — спросил лорд.

«Вы что — не слышали, что в России произошла революция?» — поразился его наивности Карваланов. «Срубили вишневый сад!» Но лорд оставался глух к литературным аллюзиям:

«Я был бы готов срубить на корню весь этот лес — лишь бы избавиться от проклятых фазанов. Но мне жаль других, невинных лесных тварей. Они же останутся бездомными и неприкаянными. Каковым с детства был и я».

«Вы — бездомный и неприкаянный? в собственном поместье?» — решился наконец впрямую спросить Карваланов. Но лорд ничего не ответил. Взяв Карваланова под руку, он подвел его к краю опушки. Перед ними, внизу, как будто в тяжелой витиеватой картинной раме из ветвей бука (не отсюда ли «буколическая картина»?), предстало заросшее левитановской ряской озерцо с лебедями и, растущий из собственного отражения в озере, огромный барский дом, задрапированный диким виноградом.

«Это ваш замок?» — чуть не ахнул Карваланов при виде этого оригинала всех базарных репродукций крупнопоместной идиллии.

«Дом моего отца», — произнес лорд, как будто речь шла по меньшей мере о храме Господнем, — «а ныне — постоялый двор для нуворишей и егерей, куда мне лично вход воспрещен». И, снова подхватив Карваланова под локоть (тот даже слегка дернулся, уж слишком этот жест напоминал ухватки охранника, когда тебя ведут по коридору к кабинету следователя), лорд стал спускаться вниз по холму. Когда они оказались на лужайке перед домом, Карваланов шагнул было на гравиевую дорожку, ведущую к ступенькам главного входа с портиком и колоннадой. Лорд, однако, подталкивал его к кустам рододендронов среди почерневших облупившихся статуй у бокового фасада. Потянув за собой Карваланова, он стал огибать особняк слева, по узкой петляющей аллейке, короткими перебежками, беспокойно оглядываясь на ходу. Карваланов заметил, как в одном из боковых порталов мелькнула женская фигурка в крахмальном фартуке и чепчике с посудиной в руках — по виду явно служанка, как будто сошедшая с жанровой картины о быте дворян прошлого столетия. Она деловыми мелкими шажками стала пересекать двор и вдруг застыла как вкопанная, заметив Карваланова с лордом Эдвардом. Тот демонстративно выпрямился и чопорно ей поклонился. Женщина в чепчике покачала головой с очевидной укоризной и поспешно скрылась в доме.

«Донесет теперь про ваш визит, непременно донесет», — забормотал лорд и на редкость неаристократически выругался. В обнимку с Карвалановым, как будто скрывая его от посторонних глаз своей широкой накидкой, он подтолкнул его к гигантским итальянским окнам с задней стороны особняка, где розы были не такие ухоженные, а краска на шпалерах облупилась, в виде лопнувших мыльных пузырей в грязной ванной. Еще раз оглянувшись, лорд приник к стеклам, заслонившись от света ладошками. Потом потянул к себе Карваланова:

«Смотрите», — прошептал он. Карваланов в свою очередь расплющил нос о стекло, вглядываясь в черный провал внутри с жадным любопытством мальчишки из уличной ватаги подростков, не приглашенных в приличный дом к однокашнице на детский праздник. Из черного провала стекла, как будто наплывающими клубами тумана, стали постепенно выдвигаться контуры тяжелой кожаной мебели, сгрудившейся вокруг черного озера — лакированной крышки стола. В этом лакированном озере бродила тень — то ли отца Гамлета, то ли двух заговорщиков, застывших в оконной раме, как музейные экспонаты в стеклянном ящике.

«Здесь отец курил сигару и пил виски с гостями после раздачи убитых фазанов. Убийство ведет к убийству — между фазаном и охотником место есть лишь для загонщика», — и, оторвавшись от окна, лорд заключил этот загадочный афоризм вопросом: «Ваш отец жив?»

«Скончался от инфаркта. Третьего инфаркта. Первый инфаркт случился, когда у меня впервые произвели обыск. Второй — когда арестовали. А третий, как мне сообщили, с летальным исходом, когда меня выслали из страны. Мы оба оказались, так сказать, на том свете, каждый по-своему», — усмехнулся Карваланов.

«То есть вы послужили причиной его смерти?»

«Я из поколения тех, учтите, кто в легенде о Павлике Морозове поменялся ролями с собственным отцом: Павлик Морозов погиб, пытаясь сделать из своего отца-кулака советского человека; мой отец погиб, пытаясь сделать советского человека из своего сына-диссидента». Судя по выражению лица лорда, этот экскурс в историю советской версии эдипова комплекса остался совершенно непонятным. «Вы не хотите появляться в доме из-за вражды с отцом?» — спросил он притихшего лорда.

«Из-за вражды — с отцом?!» — Лорд передернул плечами. «Я с отцом могу встретиться лишь там», — и он ткнул пальцем вверх: «В небе. Мой отец погиб в небе. Его сбила фашистская зенитка над Ла-Маншем: короткий залп, струйка дыма, как из двустволки, и по небосклону летят оторванные крылья самолета, как фазаньи перья. Ни одна собака не отыскала отцовских останков. Тссс!» — и, снова подхватив Карваланова под локоть, лорд приложил палец к губам. Из-за угла послышался хруст гравия — шаги были четкие и размеренные, солидная походка уверенного в себе человека. С оперативностью, которой позавидовал бы любой вертухай, лорд подтолкнул Карваланова к нише в стене, втиснув его с сумкой в узкий промежуток за гипсовой вазой, а сам быстрым шагом направился, симулируя беззаботность походкой, навстречу невидимке, все громче и громче хрустящему гравием. Карваланов, не шелохнувшись, стоял, вжимаясь спиной в шероховатый камень стены. Ему казалось, что по шее, за воротник, ползет какая-то гаденькая букашка; возможно, это были просто мурашки, но он не решался даже пальцем шевельнуть. Хруст гравия стих на углу, и до Карваланова стали долетать реплики незначительного, казалось бы, диалога:

«Как себя чувствуете, милорд?»

«Прекрасно. Я чувствую себя прекрасно».

«Слегка перевозбуждены, э?» Хруст гравия выдал покачивание с пятки на носок и обратно.