– Он? Нет. Это… это мой старший брат. У нас разные фамилии, так как я сохранила свою от моего первого мужа.
Исидор не решается противоречить своей партнерше и берет конфету, чтобы воздержаться от разговора. Президент Клуба эпикурейцев удовлетворен.
– А? То есть вы оба… холосты. Я спрашиваю вас об этом, поскольку должен признать, что у нас много холостяков, и им не очень нравятся супружеские пары, которые ведут себя слишком… по-мещански. Здесь мы требуем свободы. Это знаменитое «L» Неба. Эпикурейцы и распутники.
Говоря это, он посматривает на молодую журналистку.
– И для этого тоже мы хотели сюда записаться… господин… Мишель, – шепчет она.
– Господин Мишель! Великие боги! Зовите меня Миша. Все здесь зовут меня Миша.
– Вы не могли бы показать нам ваш клуб, господин… Миша? – повторяет Исидор.
Тогда хозяин заведения ведет их к двери с надписью «МЕД»[4] .
– Эпикурейство – это философия. Так же как распутство – манера поведения, – говорит он. – Жаль, что эти понятия приняли непристойную окраску.
Он подводит их к первому экспонату музея: скульптуре из прозрачной смолы, изображающей клетку человеческого тела.
– До того как я стал директором этого клуба, я преподавал философию в лицее Ниццы.
Лукреция и Исидор осматривают клетку.
– Моя теория в том, что все имеет конечной целью удовольствие. Удовольствие есть жизненная необходимость. Даже простая клетка действует через удовольствие. Для нее оно состоит в том, чтобы получать сахар и кислород. Клетка устраивается так, чтобы постоянно впитывать в себя больше сахара и кислорода. Все остальные удовольствия исходят из этой первичной потребности.
Они обходят скульптуру вокруг.
– Удовольствие – вот единственный мотив всех наших действий, – снова заговаривает Миша, обращаясь к Лукреции. – Я только что видел, как ваш брат украдкой вынул из своего кармана конфету. Это прекрасно. Это эпикурейский жест. Он дает своим клеткам излишек быстрорастворимого сахара, который радует их. И в то же время он не считается с призывами дантистов, которые вдалбливают: «Осторожно, кариес».
Посетители подходят к картине, на которой видят Адама и Еву, поедающих яблоко.
– Фрукты! Сладкий подарок Бога. Это изображение уже само по себе доказательство того, что Бог задумал нас как «существ удовольствия». Кушать – автоматический акт. Если бы не было удовольствия от вкуса еды, стали ли бы мы прилагать столько усилий, залезая на верхушки деревьев, чтобы собрать фрукты, а затем надрываться, сажая семена, поливая их, пожиная плоды?
Миша ведет к другим картинам. На минуту он останавливается перед изображением Ноя и его детей.
– Если бы заниматься любовью не было удовольствием, пришла бы мужчине мысль прилагать все эти усилия, чтобы соблазнить женщину, убедить ее раздеться, позволить себя коснуться? Согласилась бы она позволить в себя проникнуть?
Картины и скульптуры становятся все более и более игривыми. Исидор и Лукреция видят изображения средневековых сцен. Миша комментирует:
– Вопреки тому, что думают, в прошлом человек был более раскован, чем человек современный. Перелом произошел в XVI веке. Религиозные войны и показная добродетель отдалили людей друг от друга. Средние века, эпоха, которую благодаря историку Мишле считают темной, были, однако, намного более чувственными, нежели Ренессанс. До XVI века секс считался нормальной естественной потребностью.
Миша указывает на изображение кормилицы.
– В те времена некоторые кормилицы имели привычку делать маленьким детям мастурбацию, чтобы успокоить их и помочь заснуть. Гораздо позднее стали считать, что мастурбация провоцирует болезни и даже умопомешательство. Чтобы не было эрекции – это полагалось хорошим тоном в мещанских семьях, – крайнюю плоть окружали металлическим кольцом.
Он предъявляет им металлические кольца. Лукреция замечает, что их концы повернуты внутрь.
– Раньше бургомистры некоторых французских городов финансировали открытие публичных домов для «равновесия своих сограждан и воспитания молодежи».
На гравюрах – внутренние помещения злачных мест.
– Монахи не были обязаны воздерживаться, был запрещен только брак, чтобы не подрывать церковные устои.
Далее – сцены в общественных банях.
– В парильнях – разновидностях турецких бань – мужчины и женщины купались обнаженными. Чтобы дискредитировать эти заведения, церкви понадобилась уловка, что там якобы передаются холера и чума. В конце концов к 1530 году все бани были закрыты.
Далее шли изображения альковов. Миша указывает на гравюру:
– В семье люди чаще всего спали голыми. Постели были достаточно широкими, чтобы пригласить на них еще и служанок или проезжих. Предполагают, что тела соприкасались, пусть даже только для того, чтобы согреть друг друга. Но вот в XVI веке появляется первый элемент, противный удовольствию: ночная рубашка.
Он достает ночную рубашку того времени.
– С возникновением этой бесполезной одежды люди теряют привычку спать голыми, соприкасаться кожей, ласкать друг друга, собираться вместе. Герцогиня Бретани сообщает даже, что знатные женщины, чтобы заниматься любовью, носили ночные рубашки с круглой дырой на уровне половых органов. А над дырой были вышиты изображения святынь. С ночной рубашкой появляется целомудренность, а затем становится стыдным показывать свое тело! Люди даже купались и мылись в ночной рубашке.
Следующие предметы – вилка и платок, помещенные под стеклянный колпак.
– В эту же эпоху появляются две другие антиэпикурейские беды: платок и вилка. С первым люди прекратили касаться своих собственных носов, со вторым – продуктов. Осязание больше не требовалось. Удовольствие становилось запретом.
Они останавливаются перед литографией, изображающей святого, пожираемого львами.
– А вот и противник. Он очень рано начал наносить удары. Противоположное эпикурейству – стоицизм.
Миша морщится, произнося это слово.
– Стоики извратили стремление к удовольствию. Эпикурейцы хотят удовольствия здесь и сейчас. Стоики же воображают, что боль в настоящем гарантирует им удовольствие в будущем. Они убеждены, что чем больше страдают сейчас, тем больше будут вознаграждены завтра. Это нерационально, но таков драматизм человеческого извращения.
Миша подводит их к фотографии, на которой гора и человек, показывающий свои отмороженные пальцы.
– А альпинист, взбирающийся на Эверест, почему же он совершает этот подвиг, как вы думаете? Ему холодно, он страдает, но делает это потому, что полагает, что потом его полюбят намного сильнее. Ах, как я ненавижу героев!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});